Знаки любви

После, совершенно измотанная, я гадала, что же произошло. Могла ли новая гарнитура оказаться такой же действенной, как генетическая модификация? Мог ли текст, набранный новыми буквами, заставить человека испытывать другие чувства, вести себя иначе, чем обычно? Занималась ли я чем-то предосудительным? А что, если мое предприятие действительно увенчается успехом – что, если такой шрифт попадет в дурные руки? Я разом поняла, почему Ханс-Георг Скай так волновался, так боялся. Почему он думал, что за ним следят, не хотят позволить достичь своей цели.

– Что за историю тебе рассказала женщина на мосту? – спросила я как-то вечером.

К тому времени он сидел и занимался уже долго, проигрывал один и тот же пассаж снова и снова и по-прежнему оставался недоволен. В конце концов он с силой ударил конским волосом смычка по обечайке, как будто нерадивому инструменту нужно было преподать строгий урок. Лицо исказила гримаса. Я задала вопрос, чтобы направить его мысли в другое русло.

– Это была история о Шахерезаде из «Тысячи и одной ночи», – сказал Артур. – Она спасла жизнь и себе, и бессчетному количеству других людей, потому что знала много историй.

– Я как-то раз видела в пекарне хлеб, названный в честь Шахерезады.

– Мой лучший рецепт, – отозвался он.

Последняя протяжная мелодия сякухати стихла, и одновременно у меня самой как будто закончился воздух. Я уже много часов кряду ничего не ела, даже лапшу. Случалось, я истолковывала свой интерес к знакам как печальную одержимость, может быть даже как манию, граничащую с безумием. Но благодаря мысли об Артуре, которая все чаще посещала меня во время работы, я ясно увидела связь между письмом и любовью. И я вспомнила, как все начиналось, как я впервые обнаружила эту связь – письмо как любовь.

Выбор академии художеств, как я уже упоминала, не был чем-то само собой разумеющимся. Школьные лекции Чернослива о Платоне многое объясняют, но отнюдь не все. По окончании школы я по-прежнему сомневалась, что делать, и я решила – не читая Марко Поло – повидать мир, объездить как можно больше новых мест за год. Я стремилась прочь из круга. Хотела сделать то, чего никогда не делала моя мама. Хотела перейти от слов к делу. Я действительно воспользовалась несколькими рейсами из тех, которые она объявляла по громкой связи. Но чем дольше я путешествовала, тем больше и это казалось мне пустотой, болтовней. Я не вырвалась из петли, я только расширила радиус. По возвращении я ощущала себя ничуть не менее смущенной, бессильной и растерянной.

Я слышала, как люди утверждают, что у них в жизни, мол, есть миссия. Неужели можно так думать? Взять на себя смелость? Я искренне желала получить знак. Вернувшись домой из поездки, я часто навещала усадьбу дедушки, где теперь проживала семья с маленькими детьми. Они разрешали мне бродить вокруг сколько вздумается. Возможно, это место, со всеми его воспоминаниями, могло выпустить на свободу лучшее, что во мне было, дать мне ответ.

Однажды я взобралась на утес, который скрывал и все еще скрывает «M/S Bayard V», груженный прахом дедушки и бабушки, – утес, который дед нарек Дейр-эль-Бахри в честь величественных заупокойных храмов фараона Менхутепа и царицы Хатшепсут близ Фив. Поначалу я сидела, облокотившись спиной о гранит, и внимала голосу, который порой слышала в детстве, как будто надеялась, что сейчас он укажет мне дорогу. Однажды это место было моей архимедовой точкой опоры. Охватывая взглядом свое детское королевство с высоты птичьего полета, я ощущала себя повелителем мира. Отсюда, думала я тогда, отсюда я смогу перевернуть Землю.

Но сейчас – ничего не произошло. Я поднялась, уставилась на «С», которую дедушка выбил в граните, – она была такой же изящной и почти не стертой временем, только теперь полной воды – и змеилась к поверхности утеса, где он округлялся и нависал над Долиной Царей. Я нашла пенек прямо у поляны ландышей; я слушала пение птиц, которые теперь остались без скворечников-кораблей, и журчание ручейка у подножия утеса. Приятно пахло. Хвойная смола. Вереск. Мох. Я была пустынником, который удалился от мира, чтобы получить послание свыше. Я ждала. Огляделась, тщательно вглядываясь во все стороны света. Но и теперь ничего не произошло.

Я поплелась обратно, наклонилась и сорвала пару ягод черники, но они были гадкими на вкус, и я их выплюнула.

Он был разным – на вкус и на запах. Мука и тесто на запястьях, пот в подмышечных впадинах, когда он возвращался домой из пекарни рано поутру и укладывался рядом со мной на матрасе. Его губы, покрытые моими поцелуями, когда он ел хлеб с абрикосовым вареньем. Но я не помню ничего лучше, чем соленый вкус слез, которые катились у него по щекам в тот день. Я бы отдала что угодно, чтобы никогда этого не испытать.

Возможно, это не более чем стечение обстоятельств, возможно – мое страстное желание найти хоть что-то.