Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

Едва ли не теми же словами определяет свою миссию благородный идальго Дон Кихот Ламанчский, когда заявляет своему оруженосцу, что рожден, чтобы возродить Золотой век. Гамлет тоже выходит в своего рода рыцарское странствие для борьбы со злом, и начало этого пути знаменует безумие. Как и сумасшествие Дон Кихота, оно восходит к парадоксальному апостольскому афоризму о том, что «мудрость мира сего есть безумие пред Богом»[142], и напротив, истинная мудрость становится безумием в глазах мира. Отрицание обыденного здравого смысла есть форма отшельничества в миру, юродства, сознательного шутовства; это отказ от того рассудка, с помощью которого строятся заговоры и замышляются преступления, в пользу иной, высшей мудрости.

Во второй акт трагедии Гамлет вступает признанным сумасшедшим. Вот что говорит королеве несчастная Офелия:

«Когда я шила, сидя у себя,
Принц Гамлет — в незастегнутом камзоле,
Без шляпы, в неподвязанных чулках,
Испачканных, спадающих до пяток,
Стуча коленями, бледней сорочки
И с видом до того плачевным, словно
Он был из ада выпущен на волю
Вещать об ужасах

— вошел ко мне».

Недалекий Полоний уверен, что принц помешался от любви к его дочери, а потому и явился к ней, похожий на выходца из ада — явная параллель призраку короля! Но нет: Гамлет приходил, чтобы проститься со своей любовью. Путь, который ему предстоит, следует пройти в одиночку.

«Он взял меня за кисть и крепко сжал;
Потом, отпрянув на длину руки,
Другую руку так подняв к бровям,
Стал пристально смотреть в лицо мне, словно
Его рисуя. Долго так стоял он;
И наконец, слегка тряхнув мне руку
И трижды головой кивнув вот так,
Он издал вздох столь скорбный и глубокий,
Как если бы вся грудь его разбилась
И гасла жизнь; он отпустил меня;
И, глядя на меня через плечо,
Казалось, путь свой находил без глаз,
Затем что вышел в дверь без их подмоги,
Стремя их свет все время на меня».

Дон Кихот начинает свою рыцарскую миссию с обретения идеальной любви, создавая образ Дульсинеи Тобосской. Гамлет же, напротив, отказывается от реальной, земной любви Офелии. Он никогда уже не станет прежним. Притворное ли это безумие, или же его рассудок действительно повредился, но перемены в нем очевидны проницательному королю Клавдию:

«…в нем точно
И внутренний и внешний человек
Не сходен с прежним».

Безумие Дон Кихота позволяло ему видеть замок в придорожном трактире, прекрасных дам в девицах сомнительного поведения и рыцарей в погонщиках мулов. Призванный к мести посланцем из ада, Гамлет всюду видит лишь горькое несовершенство и откровенное зло. Он как лермонтовский «Пророк», говорящий в первых строках стихотворения:

«С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока».

Как и Дон Кихот, Гамлет — благородный рыцарь в мире, лишенном всякого благородства: друзья Розенкранц и Гильденстерн готовы предать его и обречь смерти по приказу Клавдия, Полоний бессовестно использует в интригах против принца свою дочь. Сумасшествие Дон Кихота делало весь мир вокруг прекрасным и удивительным, оно защищало его от окружающей низости и бессовестного прагматизма. Безумие Гамлета подобно страшному увеличительному стеклу, осколку зеркала троллей из сказки про Снежную королеву, представляющему и без того несовершенный мир безрадостной обителью смерти, заброшенной банькой с пауками в углах Достоевского.