Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

Таким образом, Шекспир в своем «Гамлете» выступает как классический автор-пересказчик, даже в деталях следующий известным сюжетам, но придающий им самобытную форму и наполняющий новым содержанием. Вне обсуждения оригинальности шекспировской трагедии и ее художественных достоинств, которые ни в коем случае не подвергаются никаким сомнениям, обратим внимание на «Гамлета» как на произведение, отразившее закат европейского возрожденческого гуманизма.

Его можно назвать последней трагедией Ренессанса.

«Гамлет» начинается с предчувствия катастрофы; торжественно-мрачную тональность задают стражники королевского замка почти точно так же, как делал это страж в первой части эсхиловской «Орестеи», обмениваясь с хором намеками на прошедшие и грядущие беды. Настроения добавляет Гораций, друг Гамлета, вот так комментирующий рассказ о появлении призрака мертвого короля:

«В дни перед тем, как пал могучий Юлий,
Покинув гробы, в саванах, вдоль улиц
Визжали и гнусили мертвецы;
Кровавый дождь, косматые светила,
Смущенья в солнце; влажная звезда,
В чьей области Нептунова держава,
Болела тьмой, почти как в судный день»[141]

.

Весь первый акт трагедии занимает экспозиция обстоятельств и системы персонажей, организующим центром которой является Гамлет. К нему обращается мать, королева Гертруда, уговаривая снять траур по отцу и «взглянуть как друг на датского владыку» — нового короля и ее мужа Клавдия. От слишком близких отношений с Гамлетом предостерегает влюбленную в него Офелию ее брат Лаэрт, отправляясь во Францию; отец Лаэрта и Офелии, «ближний вельможа» Полоний, вовсе запрещает дочери видеться с принцем.

Сам Гамлет с первых строк, с первых минут появления на сцене выглядит словно бы отстраненным. Он иной. Эта инаковость принца, подчеркнутая черным, как у инока, цветом одежд — главное и чрезвычайно важное новаторство Шекспира! — как будто заранее подготавливает его будущее безумие, которое в таком контексте становится чем-то куда более значительным, чем простое притворство.

«То, что во мне, правдивей, чем игра;
А это все — наряд и мишура».

Мы узнаем, что Гамлет учился в университете Виттенберга: с одной стороны, это явный анахронизм по отношению к историческому времени действия пьесы, с другой — важный маркер образованности и свободомыслия принца. Виттенберг был знаковым местом эпохи: здесь Мартин Лютер прибил свои тезисы на двери собора и дал начало церковной Реформации; не случайно именно университет Виттенберга стал сценой для «Фауста» у Кристофера Марло.

Гамлет скорбит по отцу, сетует на мать, слишком быстро вышедшую замуж за дядю, но, кроме того, задает тему тщетности бытия и трагического несовершенства окружающего мира, предвосхищая сакраментальное «быть или не быть»:

«…если бы Предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О, мерзость! Это буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и злое В нем властвует».

Гораций и офицер стражи Марцелл рассказывают Гамлету о явлении призрака его отца. Следует знаменитая, в полном смысле этого слова романтическая сцена: зимняя ненастная ночь, площадка замка над скальным обрывом, бушующее море и призрак в доспехах, явившийся из адских глубин, чтобы призвать:

«Отомсти за гнусное его убийство!».

Разговор с призраком отца — пороговое событие трагедии. Гамлет переступает границу между миром обыденным и трансцендентным; адский призрак возвещает ему не только о вероломном преступлении в отношении короля-отца, но и открывает страшную правду о порочности этого мира, где брат ради власти убивает брата, а жена убитого едва ли не сразу после его похорон сочетается браком с соблазнившим ее убийцей. Это не только личная, но и мировоззренческая катастрофа Гамлета. В этом контексте месть за отца больше, чем частный долг сына, это единственный способ спасти распадающийся мир. Гамлет говорит:

«Век расшатался — и скверней всего,
Что я рожден восстановить его!».