Знаете ли вы, что такое Флоренция? Здесь все как-то светло и радостно, как-то гармонично, приветливо, прекрасно. Весь окруженный зелеными холмами, мирно покоится среди них белый, мраморный город, залитый зеленью и цветами, овеваемый удивительно мягким, душистым, благорастворенным воздухом. Легко и свободно дышится в bella Firenze. Ничто не смущает чувства, ничто не наводит трепета. Вы также беседуете здесь с прошедшим, но это прошедшее говорит вам: смотри, как хорошо под этим голубым небом, среди цветов и теплого воздуха! Смотри, как прекрасна жизнь, как она облагорожена искусством! Смотри, какой удобный, прелестный уголок создался здесь, уголок, весь залитый цветами, весь украшенный мозаикой, дворцами, садами, статуями, картинами; смотри, как хороша красавица Флоренция! Слыхали вы, как «ахают» дети, когда они увидят что-нибудь хорошее? Во всем свете не найдется ничего, что было бы милее, симпатичнее, радостнее детского восторга; звуки этого милого детского «ах!» вы различите среди тысяч голосов и шумов, и в то мгновение, когда он коснется вашего слуха, в душе вашей непременно сверкнет, как солнечный луч, теплое, светлое чувство…Мы с вами не дети, мы не ахаем, мы не можем так ахать, как они. Но, кажется мне, единственное, что сохранили мы еще общего с удивительной чистотой и правдивостью детского возраста, это единственное состоит в той светлой радости, которая внезапно озаряет нашу душу при виде какого-нибудь чудного произведения искусства. Такое радостное, светлое чувство испытываете вы во Флоренции.
И. Анненский. 1890
Флоренция преинтересный город. Странное впечатление производят узкие улицы, вымощенные, как тротуар. Толпа мало ходит по тротуару, а все посреди улицы. Тяжелые омнибусы кажутся еще выше и огромнее оттого, что кучер сидит высоко, почти на самой крыше вагона. Он вооружен огромным бичом, которым то и дело хлопает. Это и вместо нашего «берегись», и для острастки лошадям. Им от этих бичей, вероятно, так же мало больно, как клоунам от плюх в цирке. Загадка положительно, как разъезжаются здесь омнибусы, экипажи. Вот на мосту слышится какой-то дикий крик – сначала онменяоченьудивлял: это ослик в красной уздечке или с торбой под мордой заупрямился, а не то испугался. Еще диче, кажется, кричат разносчики разной дрянью: специальным продуктом здешним – восковыми спичками, с водой, со свежими газетами. Вот среди улицы торжественно движется коляска: на подножках стоят какие-то болваны в красных фесках и раздают направо и налево программы сегодняшнего вечера в кафешантане. Заезжий цирк выставил афиши, которые можно прочесть за версту. Оперетка высылает свои афиши на длинных лучинах – их носят мальчишки среди улицы. Несмотря на живость итальянцев, толпа на улице чрезвычайно сдержанная. Я никогда еще не увидал ни одного скандала, хотя шатался Бог знает по каким закоулкам, не встретил даже ни одного пьяного. Жандармы в своих фраках с серебряными пуговицами, башмаках и треуголках, ремень от которых держится на подбородке, ходят, кажется, больше для красоты, чем для порядка. В толпе взгляды, мои, по крайней мере, невольно как-то падают на женщин, ах, как хороши здесь женщины, девушки особенно: любимый цвет летнего платья – крем. Из-под белой или бледно-палевой шляпки выглядывают глаза, на которые где-нибудь на Морской стали бы смотреть как на диковинку. Газ на шляпе, иногда простой цветок, тоненькая талия, загорелая ручка в митеньке или голая, черный веер и эти чудные завитки волос на лбу и на стройной шейке – вот молодая итальянка. Почти никогда не увидишь плаксивого или надутого лица. В поступи какая-то самоуверенность, турнюра нет, нога в ажурном башмаке. Еще выделяется из толпы итальянский офицер. В своем широком пиджаке, в оттянутых серых с красными лампасами рейтузах, в маленькой кепи, бритый, щегольскими усами и той особенно красивой и изящной вежливостью, которая дается одним итальянцам…
И. Гревс. 1902