Много воды утекло из Арно в Средиземное море с тех пор, как лет двадцать тому назад был я во Флоренции; и если б я захватил с собою свой прежний план этого города, то мне пришлось бы много блуждать, отыскивая знакомые прежде места между новыми улицами, новыми урочищами и под новыми названиями. Бесподобная площадь с так называемым Старым Дворцом и с ложею Ланци, в которой Персей Бенвенуто Челлини целые триста лет показывает проходящим отрубленную голову Медузы, та самая, где когда-то благочестивые последователи монаха Савонаролы, новое поколение юношей XV века, на великолепно, артистически убранном костре, для спасения души, жгли картины и книги мифологического и соблазнительного содержания и другие подобные предметы и где, для пробы его святости, сожгли и самого Савонаролу, – эта площадь в мое старое время называлась Площадью Великого Герцога, а теперь она стала Площадь Господ (Piazza della Signoria), площадь правителей республики; название старинных времен, к которому Флоренция воротилась под скипетром своего «вежливого короля», вероятно, согласуясь с заголовками его манифестов, где значится, что он королевствует не только по Божией милости, но и по воле народа. Площадь Марии Новеллы, той самой церкви, где веселые собеседники Боккаччиева Декамерона собрались однажды, во время чумы, помолиться и поболтать и где порешили забавлять себя шутливыми рассказами, эта площадь в мое старое время была еще покрыта зеленой травой и цветами, как в XIV веке, во времена самого Боккаччио. Теперь она покрылась мостовой, на ней стоят извозчики в каретах и колясках, а кругом – модные магазины и самые роскошные, то есть английские, гостиницы и меблированные квартиры: никому и в ум не придет, что эта церковь еще недавно стояла на конце города и что около нее привольно росли трава и цветы… В мое время на тенистых лужайках Кашин, между темных лавров и развесистых лип, сплетенных гирляндами плюща, преспокойно себе разгуливали, по милости герцога, и клевали корм необозримые стаи фазанов, не обращая внимания ни на стук экипажей, ни на толкотню гуляющих. Увы! Мало того, что я не застал в живых ни одного из этих своих старых знакомцев, но даже и все их многочисленное поколение пропало без вести. Долго я допрашивался, куда оно делось, и только случайно объяснил мне это один из моих уличных приятелей, в порыве своей патетической филиппики против Тедесков, так итальянцы зовут немцев. «Когда кругом Флоренции стояли лагерем тедески, – говорил он, – то жгли и топтали что ни попало; они-то и передушили всех фазанов»… Опустел и дворец Питти; как-то монументальнее, будто надгробные плиты, торчат громадные камни, из которых он построен, и печально смотрят его опустелые окна в лавровые и кипарисовые аллеи Боболи. Только престарелый лебедь пережил своих хозяев; плавает он по пруду в мраморном водоеме, между Нереидами, и ревниво оберегает свое гнездо с самкою и детенышами, воинственно подплывает ко всякому, кто приблизится к его водяному владению, и немилосердно щиплется, будто напуганный недавними событиями, пронесшимися над дворцом Питти, как бы страшась, чтоб и его с его теплым гнездом не спровадили куда-нибудь в Австрию, куда скрылись его старые патроны… Так несколько дней, пока я блуждал по площадям и улицам Флоренции, старые воспоминания спутывались в голове моей с новизною и выглядывали из-под новых впечатлений, будто обломки античных колонн и пьедесталов, вставленные в недавнюю постройку…
М. Добужинский. 1911
Мы во Флоренции. Ранний час, на улицах еще пусто, но солнце уже теплое. Здороваюсь с знакомыми любимыми местами. Вот мраморы Баптистерия, черные полосы собора, площадь, Лоджия, наконец, узенькая улица, аркады маленького театра с фонтаном, и мы «дома». Останавливаемся в этой самой комнате, где жили когда-то, и седая старушка встречает нас как старых друзей. Ничто не изменилось: те же старинные портреты, та же прохлада и полутьма от жалюзи. Из окна доносится уютный утренний шум улицы, кричит ослик, выкликают продавцы, насвистывают мальчишки, и слава богу, ни одного звука современного города. Только немного отдохнуть – и скорей окунуться в улицы, наглядеться, находиться до изнеможения!
М. Добужинский.
Театр во Флоренции
В. Лихачев. 1659