Знаменитые русские о Венеции

Для приезжих иноземцов поделаны постоялые домы, которые италианским языком называются остарии. В тех домех множество полат; и ежели кто приезжей иноземец в остарии станет, тогда ему там отведут полату особую. В той полате будет изрядная кровать с постелею, и стол, и кресла, и стулы, и ящик на платье, и зеркало великое, и иная всякая нужная потреба. И на всякой день будет ему готов обед и ужин, и на всякую ночь ему свеча салная маканая, также лампада с маслом деревеным. И за все за то тот приезжей человек повинен платить: будет станет есть по-кавалерски, на день по дукату венецкой манеты, а московских денег по 15 алтын в сутки; а буде с ним будет человек ево жить в одной, и за человека своево он же повинен платить на день по две лиры венецкой же манеты, а московских денег будет 5 алтын, и за тою платою и человеку ево будет пища, обед и ужина, чем может быть сыт. И за обедом, и за ужиною всем приезжим иноземцам и слугам их питья доволно виноградных вин, красных и белых, за тою же вышеописанною платою; а после обеда и после ужины кто захочет пить, тогда бес платы не дадут. А пища в тех остариях бывает добрая, мясная и рыбная; и по обеде, и после ужины ставят немало фруктов, а болши употребляют италианцы в пище трав: салатов, селдерей, капросу и иных, тому подобных. В тех же остариях всякому иноземцу, которые в них стоят, служат тутошние работники: постели перестилают по вся дни и простыни белые стелят на постели через неделю, также полаты метут всегда, и нужные потребы чистят, и за всем служат за тою ж платою. А когда ж которой иноземец из остарии поедет вон, тогда тому работнику, которой ему служил, даст для своей чести, что изволит, бес прошения. И на всякой день в тех остариях бывает в обеде и в ужине за столом человек про сто и болши, для того в тех остариях между полат делают великие сени сажен 20 в длину, иные и болши, и в тех сенях много ставят столов долгих, и четвероугольных, и круглых, за которыми столами едят фарестиры, то есть иноземцы, по розной цене. И когда обед или ужина поспеет, тогда в тех сенях зазвонят в колокол, на то устроенной, тогда все пребывающие иноземцы в том доме идут обедать или ужинать из полат своих в сени, и всякой садится за свой стол, и кто что за себя платит. А в бытности всякому приезжему в тех остариях волность: сколько кто похочет быть, столко будет, хотя год или болши, хотя один день – то в ево воле.

П. А. Толстой. Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе 1697–1699

‹Запись 15 июня 1697 г.›. М., 1992, с. 102.

Поездка на гондоле. Фото начала xx в.

П. Вяземский

1863

На Canal Grande леди, миссы
Слетелись, будто саранча;
Под шляпкой образ белобрысый,
А шляпка будто каланча.

Плывут; в руке их книга, очи

Прикованы к ее листкам,
Читают все изо всей мочи –
И не глядят по сторонам.

Дворцы и храмы идут мимо,

И берега, и острова –
Окаменев невозмутимо,
Не обернется голова.

Пытливый ум их любознатель,

Но не того, что есть: милей
Им знать, что скажет указатель
И подтвердит им лонлакей.

Придут ли к статуе, к картине –

Сейчас расспрос у них готов:
А сколько футов в той холстине?
А сколько в мраморе пудов?

В. Суриков

1884

Не знаю, какую-то грусть навевают эти черные, крытые черным кашемиром гондолы. Уж не траур ли это по исчезнувшей свободе и величию Венеции? Хотя на картинах древних художников во время счастья Венеции они черные. А просто, может быть, что не будь этих черных гондол, так и денежные англичане не приедут в Венецию и не будет лишних заработанных денег в кармане гондольеров. На меня по всей Италии отвратительно действуют эти английские форестьеры. Все для них будто бы: и дорогие отели, и гиды с английскими проборами позади, и лакейская услужливость их. Подлые акварели, выставленные в окнах магазинов в Риме, Неаполе, Венеции, – все это для англичан, все это для приплюснутых сзади шляпок и задов. Куда ни сунься, везде эти собачьи, оскаленные зубы.

Письмо П. П. Чистякову, 29 мая 1884 г.

Б. Пастернак

1912

Когда перед посадкой в гондолу, нанятую на вокзал, англичане в последний раз задерживаются на пьяцетте в позах, которые были бы естественны при прощаньи с живым лицом, площадь ревнуешь к ним тем острее, что, как известно, ни одна из европейских культур не подходила к Италии так близко, как английская.