Кто бы ни писал Венецию – никто не мог не писать празднеств ее и нарядов. В нарядах родилась Венеция, в нарядах смертный час свой встретит. Бедный, богатый ли, роскошь, простота – все здесь не любят, думается, будничного. Все живет светом, блеском, изяществом, лаской любви, песней, мгновением. Бывает дождь в Венеции; смутно купается она в тумане, но лишь затем, чтоб ярче возблеснуть при солнце. И хмурости не угнетут народа мягко-сладострастного, изящного, о, сколь живого! Зимою месяцами длились карнавалы в Венеции умершей. Умерла, но жива. За одной выросла другая, и путешественник узнает сразу, что весь смысл, девиз и пафос города есть празднество.
Множество молодежи, из разных городов Италии, из других стран: добирается кто как может, все это недорого, и ночуют, где придется; с утра уже мелькают маски, к полудню их тысячи, к вечеру – десятки тысяч; площадь Святого Марка не вмещает бурлящую толпу. И она расползается по тесным каналам… Десятки, сотни изящных молодых людей в камзолах, треуголках и очаровательные синьорины xvii – xviii столетий. При этом быстро выясняются два любопытных обстоятельства: к концу второго дня считаешь нормальным, современным тот старинный облик; с другой же стороны, как выигрывают кавалеры и особенно дамы от двухвековой маски; иной, иная снимет – и полное разочарование; это, конечно, известно давно вспомним лермонтовский “Маскарад”… Дети в масках, собачки в масках, мужчина и женщина в огромных слоновых личинах идут, помахивая хоботами, прошел отряд драгун под бой старинного барабана, продавцы предлагают портретные маски Рейгана и Горбачева…
Сцены венецианского карнавала.
Венеция вечером и ночью
Венецианская ночь, эта классическая ночь серенад и оргий, стилетов и поцелуев, лишилась также почти всей своей драматичности… Только у неба не отнято ни атома прежнего блеска: оно все также серебрится и сверкает, щедро усыпанное и матовыми и яркими звездами. При прозрачности атмосферы, звезд видно здесь в десять раз более, чем у нас на севере в великолепнейшую морозную ночь. В мраморных дворцах музыка, в лагунах смех и песни слышатся реже; в женщинах как будто недостает любви; в гондолах меньше тайны… Но все-таки венецианская ночь еще может очаровать… по крайней мере, полярное воображение. Я расстаюсь с моим балконом весьма поздно. Не могу надышаться воздухом, освеженным на лагунах. Мрамор балюстрад, на который я облокотился, еще не остыл после дневного жара. На пустынной водяной улице темно и тихо. Изредка блуждает по ней огонек… и по фосфорическим искрам, брызжущим из-под весла, я узнаю гондолу; но гребец молчит, как будто боится нарушить аристократический сон мрачных палаццов… Никакому городу не прилично так ночное освещение, как Венеции. Поблекшая красавица, ветхий палаццо значительно выигрывают при лунном полусвете. Когда яркая итальянская луна обливает своим перламутровым светом каменный паркет площади Святого Марка, отбрасывая под ее аркады вавилоны синеватой тени, дивные памятники венецианской архитектуры принимают характер фантастический. Кудреватые мраморные фризы базилики, точно опушенные инеем лианы, вырезываются на светло-синем грунте ночи, и статуи на вершинах их, рисуясь на звездистом небе, при непрерывном мерцании звезд, кажутся магически оживленными.
А вечер! Боже ты мой, Господи! Вечером с непривычки можно умереть. Едешь ты на гондоле… Тепло, тихо, звезды… Лошадей в Венеции нет, и потому тишина здесь, как в поле. Вокруг снуют гондолы… Вот плывет гондола, увешанная фонариками. В ней сидят контрабас, скрипки, гитара, мандолина и корнет-а-пистон, две-три барыни, несколько мужчин – и ты слышишь пение и музыку. Поют из опер. Какие голоса! Проехал немного, а там опять лодка с певцами, а там опять, и до самой полночи в воздухе стоит смесь теноров, скрипок и всяких за душу берущих звуков…