Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Если бы К. К. Пален на этом остановился, весьма вероятно, что его доклад был бы воспринят как не представляющий угрозы или, по крайней мере, не разгромный. Несанкционированное перемещение крестьян в той или иной форме было вечной головной болью для российского государства; в том, что провинциальные чиновники относились к своим должностям как к синекурам, также не было ничего нового. Это были поверхностные явления, вопросы, которые можно было бы решить с помощью энергичной чистки или списать со счетов как неизбежные сбои в любом крупном государственном предприятии. Но удар Палена пришелся по самому сердцу колонизации в том виде, в каком ее желало проводить Переселенческое управление – по нормам. Любопытно, однако, то, что его возражения вовсе не представляли собой веских аргументов против идеи «планомерной» колонизации; он последовательно доказывал, что под лоском объективной истины, который был придан нормам, скрывалась лежавшая в самой их основе иррациональность[460]. Он высмеивал потуги С. Н. Белецкого и его подчиненных на бездумное применение системы норм Щербины к Семиречью без дополнительных местных исследований и без учета экономических и естественно-исторических различий между цветущими предгорьями этого региона и степями Семипалатинской и Акмолинской губерний [Пален 1910:37–41]. Он утверждал, что скудные разведывательные данные, на которых основывалось это решение, «ни в какой мере не заслуживали доверия»; абстрактное использование норм, оторванных от реальности, приносило вред как колонистам (сохраняя «для целей кочевого скотоводства значительные пространства удобных для земледелия земель»), так и местному населению (нарушая его права на освоенную им землю, которая давала ему средства к существованию) [Там же: 42, 43, 48]. Презрение Палена к такому поведению яснее всего проявилось не в официальном отчете, а в мемуарах, в часто цитируемом отрывке:

[Чиновники по переселению] обычно разбивали [землю] на участки, делили ее, каждому, кто обрабатывал землю, давали надел в соответствии с абстрактными формулами. На бумаге и в теории ничего не может быть проще. Эти магические формулы должны были быть выведены в результате статистических исследований, которые показали бы точное количество десятин, необходимых «труженику» в любом данном районе (более мелкие административные единицы считались ненадежными в отношении данных), чтобы он имел возможность следовать новейшим научным методам возделывания земли с помощью доступных ему средств. <…> Обоснование было следующим. Вот район, принадлежащий короне: он занимает X гектаров и населен Y кочевниками. Поскольку каждый кочевник имеет право на 30 гектаров, общая сумма причитающихся им земель умножается на 30. Вычтите эту цифру из общей площади, и получите разность N, которую надлежит передать поселенцам.

Q. Е. D.[461] [Pahlen 1964: 191]/

Однако официальный отчет звучал в отношении сбора и применения статистических знаний гораздо более оптимистично. К. К. Пален похвалил некоторые статистические партии, чья работа оказалась продуктивной, хотя ограниченные ассигнования не позволили им обследовать большие площади [Пален 1910: 243][462]. Кроме того, он выразил явное предпочтение той форме колонизации, которую представляла в степи экспедиция Щербины, то есть основанной на многолетней работе опытных бюджетных статистиков, перед тем что происходило в Семиречье, где имелись лишь отрывочные цифры, наспех подсчитанные Семиреченским переселенческим управлением [Там же: 68–71].