Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Хотя казахские интеллектуалы и политики были склонны сомневаться в правовой основе переселения в большей степени, чем Кауфман и ему подобные, их личное участие в статистических экспедициях, а также претензии переселенческих чиновников на научный подход позволяли им нападать и на эпистемологическую базу переселения[487]. Пусть это не была политика тотального сопротивления, но она имела те преимущества, что была связана узами преемственности с их же деятельностью до 1905 года и обеспечивала взаимодействие с парламентской системой, на жизнеспособность которой надеялись столь многие.

Убедительнее всех пользовался этим подходом А. Букейханов, человек, обладавший как опытом работы в экспедициях, так и высоким уровнем технической подготовки. Лишившись трибуны после роспуска первой Думы[488], Букейханов стал писать резкие и насмешливые статьи, главным образом в петербургском издании «Сибирские вопросы». Публикации Букейханова (как и Кауфмана) были призваны подчеркнуть провал того, что он назвал «канцелярским переселением», оторванным, по его утверждению, от реальной действительности [Букейханов 1995: 273–274]. Он отмечал, что русские поселенцы были брошены в условия, дававшие мало надежды на выживание, будь то из-за редкого и случайного участия крестьян в жизни степи или из-за титанического труда, необходимого для расчистки густых сибирских хвойных лесов (урман), что делало их «пролетариями», а не настоящими колонистами [Там же: 218–242]. Таким образом, любые цивилизаторские притязания Переселенческого управления теряли законную силу. Между тем утверждения о размере оставшегося земельного фонда в степи были в буквальном смысле слова фантастическими, результатом беспочвенных спекуляций; так, например, генерал-губернатор степи И. П. Надаров пожелал переселить группу казахов с хороших сельскохозяйственных земель в пустыни к югу от 48-й параллели:

Около 12 миллионов десятин к югу от 48-й параллели «вычислено» по методу центрального управления местным отделением переселенческой организации. <…> Для [таких] исследователей не представляет никакого препятствия отсутствие инструментальной съемки южной части Киргизского края: они дадут величину его в десятинах, для этого достаточна резолюция Надарова. Стоит ли считаться со съемкою, когда пришла такая богатая идея в голову генерала? [Там же: 275–277].

Подобная критика одновременно подрывала самые утопические мечты сторонников переселения и опровергала часто звучавшую идею о том, чтобы при отчуждении земель под поселенческие деревни интересы местного населения должным образом соблюдались.

Отношение Букейханова к нормам, главному орудию Переселенческого управления, было противоречивым. В период более напористых действий, ознаменовавшийся принятием закона 1904 года о свободном поселении и возвышением Столыпина в 1906 году, высокие нормы Щербины, в выработке которых принимал участие Букейханов, казались хоть сколько-то надежной гарантией от дальнейших вторжений[489]. Поэтому он отстаивал признание осторожных цифр, рассчитанных экспедицией Щербины, и сохранении их 25-процентного увеличения, предписанного Министерством земледелия в 1901 году. Критикуя политику переселения, он представил в своей статье нормы Щербины как абсолютное и необходимое условие для жизни казахов: «Из той группы киргиз, жалобы которой дошли до совещания ген. Надарова, оказывается, что более % оставлены без нормы Щербины». [Там же: 255]. В. К. Кузнецов, автор урезанных и, по всей видимости, подтасованных норм, напротив, был для Букейханова настоящим злым гением статистики. В публикации на казахском языке, посвященной кардинальному пересмотру Кузнецовым цифр Щербины – Чермака в Семипалатинской губернии, он прибегал к языку, который даже для него был красочным: нормы Кузнецова он назвал просто «обманом (omipiK)», который «отрезал казахам нос (қазақты пуштитып)», «привел к кастрации достояния казахов (цазазыныц енш1с1н цайта nitumipdf)» [Крйгелдиев 2004–2007, 2: 251].

Растущая запальчивость Букейханова свидетельствует о том, что его подход принес мало успеха, несмотря на его участие в исследованиях, опыт и красноречие. Самый последовательный казахский критик русской колонизации столкнулся с сомкнутыми эпистемологическими рядами; он больше не состоял на службе у Переселенческого управления и был юридически исключен из парламента; все его речи были не более чем гласом вопиющего в пустыне.