Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Осуществлять программу переселения как попало или вразрез с достоверными данными было не в привычках Переселенческого управления, особенно после 1905 года, когда оно взялось за дело с удвоенной силой. Согласно П. Холквисту, чиновники Управления рассматривали переселение, в частности, как «направляемую государством попытку максимизировать человеческие и производственные ресурсы империи в целом, соотнося имевшуюся территорию с населением и его производительным потенциалом» [Holquist 2010:156]. Их «технократический дух» требовал ни больше ни меньше чем тщательной оценки земли и ее использования жителями. В главе 5 были показаны затраты денег и времени, на которые было готово царское правительство ради того, чтобы получить данные, юридически необходимые для отчуждения земли кочевников. То, что происходило после 1905 года, было тоньше и интереснее: данные, казалось бы, объективные, выборочно выдергивались из первоначального контекста для обоснования изменений в политике. Неизвестно, да и неважно, была ли это циничная уловка, чтобы несмотря на многочисленные протесты захватить как можно больше земли, или же результат наивной позитивистской веры в правильность выводов статистиков. Факт остается фактом: каковы бы ни были мотивы, чиновники Переселенческого управления и их начальники представили суждения ограниченной применимости как факты, достаточно неоспоримые, чтобы отклонить любую критику.

Чтобы дать ход изъятию излишков, необходимо было вначале доказать, что изымавшаяся земля действительно не требовалась коренному населению для удовлетворения его нужд, так что ее потеря не была для подвершихся экспроприации большой бедой. Здесь, оторванные от контекста, в котором они возникли, земельные нормы приняли новую и неожиданную форму: они стали предметом демагогии. Возможно, нам не стоит слишком серьезно относиться к заявлениям депутатов Думы (лишь смутно знакомых с переселенческими делами) о том, что каждое казахское хозяйство имело 500 десятин земли[474] или что в общей сложности в степи имелось 225 миллионов десятин земли, которыми можно было без помех распоряжаться[475]. Это было в корне неверное толкование имевшихся в наличии данных; само по себе оно вовсе не говорит о том, будто кто-либо уполномоченный принимать решения о переселении или аграрной реформе серьезно относился к таким взглядам. Но этими полномочиями обладал А. В. Кривошеин, Главноуправляющий землеустройством и земледелием хозяйства (и к тому же начальник Переселенческого управления). В его руках подобная демагогия становилась оправданием действий его ведомства и способствовала его колонизационной программе.

Осенью 1908 года Николай II переслал Кривошеину телеграмму от казаха, бывшего депутата Ш. Кощегулова, назвавшегося представителем населения Кокчетавского уезда Акмолинской губернии и ходатайствовавшего перед царем о прекращении переселения в степные губернии до тех пор, пока Дума не прояснит права казахов на землю[476]. Царь, соблюдая соответствующие формальности, переслал послание Кривошеину для ответа. Последний заявил, что обеспеченность казахов землей в большинстве случаев определяется в 150–300 десятин на домохозяйство и поэтому об их обнищании не может быть и речи[477]. Если казахи недовольны, то только потому, что кучка богатых скотоводов, угнетающая бедных, полукочевых фермеров, желает заполучить больше земли, чем предписано нормой, чтобы содержать свои огромные хозяйства[478]. Здесь подразумевалось сравнение с наделами земледельцев-славян, размером не более 15 десятин на душу мужского населения в домохозяйстве, что порой было значительно меньше, чем в бедных землями областях Центрального Черноземья. Вне контекста трудно было поверить, что одни семьи могли выжить всего на нескольких гектарах, тогда как другие считали, что им мало и нескольких сотен. Ни словом не упоминалось о превратностях сезонного кочевья или о том, что действительно баснословной величины участки находились на землях, практически непригодных для жизни. Цифры, казалось, говорили сам за себя. Как резюмировал Кривошеин, возвращая прошение, которому не дал хода, «работы эти [Переселенческого управления]… обставлены существенными гарантиями интересов киргизов»[479].