Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Смерть скромного переселенческого чиновника Российской империи в ходе мятежа, охватившего Среднюю Азию в конце 1916 года, означала провал этой политики, с точки зрения казахов и других жителей региона, чьи земли были отчуждены и переданы славянским поселенцам. Несмотря на систему норм и другие правовые гарантии, переселение нарушило традиционный уклад жизни: нет ничего хорошего в том, чтобы оказаться объектом технократических изменений. Но чтобы по-настоящему понять, почему вспыхнуло это восстание и почему местная интеллигенция в массе своей отказалась поддерживать повстанцев, следует рассмотреть ряд политических решений, принятых царским правительством за предыдущее десятилетие.

Реформы, последовавшие за революцией 1905 года, в степи, как и везде, привели к тому, что надежды и чаяния сменились разочарованием. Созыв и быстрый роспуск двух представительных органов, первой и второй Государственных дум, за которым последовал столыпинский третьеиюньский переворот 1907 года, показал, что эффективное представительное правление несовместимо с самодержавием, по крайней мере, в понимании Николая II. Аграрные реформы П. А. Столыпина, продолжавшие дело, начатое С. Ю. Витте, способствовали индивидуализации землепользования и масштабному переселению крестьян на восток от Урала, в том числе в степные районы. Эти два пункта столыпинских реформ были направлены на поворот сельскохозяйственного производства в сторону рынка и повышение продуктивности земель, пропадавших впустую из-за бездумного следования традиционным формам хозяйствования. Они вызвали широкий спектр критических откликов со стороны политиков, интеллектуалов и простых людей, которых они затронули больше всего. Когда оказалось, что знаменитые столыпинские «20 лет покоя внутреннего и внешнего» так и не наступили, рухнула и надежда на спасение династии Романовых.

В частности, в Казахской степи проблемы земли и представительства во власти были глубоко связаны. Хотя имелись и другие проблемы (включая «женский вопрос» и обсуждение статуса мусульманских институтов), не будет преувеличением сказать, что это были две ключевые темы казахскоязычной прессы почти за весь дореволюционный период ее существования. В сознании большинства на первом плане, конечно же, стояла земельная проблема, поднятая переселением и его последствиями, но она оказалась неотделимой от вопроса о политических полномочиях. Эта взаимосвязь была следствием избирательного закона от 3 июня 1907 года. Надолго превратив Думу в еще более консервативный, националистический и послушный репрезентативный орган, закон не дал степным и среднеазиатским губерниям даже символического представительства[470]. Конечно, то, что законы, позволявшие расширить и ускорить переселение крестьян, обсуждались и принимались в отсутствие представителей степи, не имевших возможности даже высказать свое мнение, было раздражающим фактором. Но в то же время это стало удобной риторической дубинкой, которой можно было колотить непопулярное правительство, – такой же, как лозунг «Нет налогам без представительства»[471] более ста лет тому назад на другом конце мира. Однако дело не ограничивалось гневными речами бесправного населения, звучавшими на языке, понятном мало кому из прочих подданных империи. Проблема порой поднималась и в Думе, устами тех немногих депутатов, которые еще сочувствовали делам казахов, как видно из горячей перепалки во время обсуждения бюджета Переселенческого управления:

X а с-М а м е д о в: И вот, во имя справедливости, вековых прав киргизского населения на земли и гуманности должно быть немедленно приостановлено переселенческое движение в Киргизию.

Березовский: Этого никогда не будет.

X а с-М а м е д о в: Вам это легко говорить, решая судьбу киргизского населения, которое даже лишено представительства своего в Государственной думе[472].