Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Кузнецов получил четкие указания: подготовить данные и рекомендации, отличные от тех, что были получены первой экспедицией по исследованию степных областей. Но учитывая методологическое сходство между его собственным подходом и подходом Щербины, ему пришлось приложить усилия, чтобы доказать, что прав именно он, а не его предшественник. Он постоянно твердил о своей приверженности «научному методу», воплощенному в исследованиях Щербины, но при этом подчеркивал моменты, когда работа его предшественника не отвечала критериям научности [Там же, 1Х-Х]. Эти методологические недостатки включали в себя серьезную недооценку производительности пастбищ на единицу площади (и, следовательно, завышенную оценку потребности кочевников в земле); применение бюджетных данных по домохозяйству без учета района (таким образом, не учитывались местные условия); и игнорирование разнообразия казахской экономики (т. е. ее частичного перехода к интенсивному сельскому хозяйству)[465]. Все эти недостатки в сочетании с очевидным улучшением жизни казахов благодаря длившемуся уже десять лет переселению оправдывали, по мнению Кузнецова, радикальное снижение норм и расширение государственного земельного фонда для колонизации. Только в Петропавловском районе размер государственного земельного фонда увеличился более чем вдвое – с 738 603 десятин согласно Щербине до 1 583 362 по подсчетам Кузнецова [МпКЗ, 12: 17–18; КХАО, 3: VIII]. Нормы землепользования казахов были везде сокращены не менее чем на 50 %, а в некоторых случаях и более чем на 300 %. Их приняли без особых споров[466]. Губернатор соседней Семипалатинской области А. Н. Тройницкий даже утверждал, что для его губернии поправки Кузнецова слишком незначительны[467].

Главная беда претензий Кузнецова на истинность суждений была в том, что суждения эти не были истинными. Некоторые из них содержат так мало точности, что наводят на подозрение, будто он намеревался доказать гипотезу, уже заданную и принятую до получения данных. Хотя каждый том материалов экспедиции Кузнецова начинается с утверждения, что после переселения крестьян казахи Акмолинской области стали жить лучше и богаче, чем прежде, бюджетные данные Кокчетавского уезда прямо противоречат этому утверждению. Эти данные показывают резкое снижение потребления казахами продуктов питания: зерна – на 8,1 %, жира – на 21,5 %, молока – на 35,4 %, а мяса – на ошеломительные 61,6 % [КХАО, 1: 140]. Такое резкое падение размера и калорийности среднего рациона едва ли свидетельствует об улучшении благосостояния. Аргумент Кузнецова о том, что изменение потребления зерна объяснялось небольшим масштабом выборки, может заслуживать внимания, но его подход к статистике потребления мяса представляет собой очевидный случай подтасовки данных. На основе небольших различий в данных о весе и массе скота он предсказал увеличение потребления мяса (на 86,2 %, то есть с трех пудов и восьми фунтов до шести пудов), что превышает первоначальное снижение [Там же: 141–142]. Точно так же он неоднократно утверждал, что все казахское население поголовно жаждало заняться земледелием, хотя его собственные данные показали, что только 20 % населения вообще сеяли зерно (Акмолинский район), или что с 1896 года общая посевная площадь региона фактически сократилась (Атбасарский район) [Там же: 62; КХАО, 4: 119–120]. Но у занятых своими делами чиновников едва ли были время или опыт, чтобы достаточно глубоко изучить цифры, которые, по сути, предназначались для того, чтобы применить их без лишнего шума. Нормы Кузнецова выглядели правильными; единодушие в вопросе о переселении как деле первостепенной государственной важности было очевидным; следовательно, нормы Кузнецова были правильными.