Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Сибирская степь (где обитал Средний жуз) и Семиречье (территория Старшего жуза) обычно рассматривались как гораздо более перспективные районы для оседлого поселения кочевников со всеми сопутствующими тому цивилизационными преимуществами. Несмотря на наличие в центре региона необитаемой территории, пресловутой Голодной степи, эта местность в целом казалась наиболее многообещающей с точки зрения интеграции в империю и пользы для остальной части последней. Отчасти это было результатом более прямой системы правления, введенной М. М. Сперанским в 1820-е годы, когда территория управлялась через окружные приказы (окружные административные центры, в которые входили российские чиновники) вместо передачи полномочий казахским султанам. Какими бы ни были недостатки этой системы – а к 1860-м годам реформистски настроенные наблюдатели были убеждены, что недостатков немало, – она оказалась предпочтительнее простого снятия с себя ответственности за управление[115]. Но свою роль играл и географический фактор. В отличие от суровой оренбургской степи, большая часть этого региона, очевидно, обладала ресурсами, достаточными для того, чтобы казахи перешли к оседлости, а русские пустили там корни без значительных на то усилий. Красовский выявил множество очень благоприятных для земледелия мест в северных степях, в основном на холмах к западу от реки Ишим. Пытаясь развеять любые сомнения в своей объективности, он с сомнительной точностью отмечал, что «в лучших местностях черноземная почва занимает из каждых 100 десят.[ин] около половины (40,8 %)» [Красовский 1868, 1: 146]. Еще больше выделялось Семиречье: русское присутствие там росло, а левый фланг степи «по богатству плодородия» давал возможность «развивать там хлебопашество и упрочить оседлость Киргизов» [Идаров 1854: 35], что, несомненно, можно было бы осуществить при содействии правительства. Две половины степи представлялись отдельными мирами: один управлялся напрямую, постепенно развивался и давал новые возможности, тогда как другой, казалось, был обречен вечно оставаться захолустьем.

Еще до того, как Степная комиссия приступила к работе, такое положение вещей подверглось серьезной критике в Оренбурге. Преемник Перовского в Оренбурге – красивый, обаятельный, но не отличавшийся крепким здоровьем А. А. Катенин, – придя к власти в 1857 году, быстро попытался свести на нет как можно больше результатов работы, проделанной его предшественником [Длусская 1903: 21]. Его особенно возмущало принципиальное противодействие Перовского земледельческому промыслу и оседлости казахов, и в меморандуме начала 1859 года он попытался систематически опровергнуть все его доводы. Непрочная зависимость и покорность, к которым, по мысли Перовского, могла привести необходимость закупки зерна у российских торговцев на Оренбургской пограничной линии, казались Катенину бледной тенью тех гарантий стабильности, которые мыслились при оседлости казахов:

Зависимость и покорность [оседлого народа] несравненно более упрочиваются тем, что он привязан к своим жилищам и жатвам, не решится бросить их и уйти Бог знает куда, подобно кочевникам, и что жилища эти и жатвы, в наказание за непокорность его, могут быть разорены и истреблены[116].

Но столь принципиальный взгляд не имел бы никакого смысла, будь Оренбургская степь действительно так бесперспективна для земледелия, как утверждали Левшин и ему подобные. Таким образом, Катенин, хотя и неизвестно, на какие источники он опирался, также оспаривал излишне пессимистичную оценку Перовским степных земель. Его географический детерминизм был иного рода, чем тот, которого придерживался Бларамберг. Ведь если существуют достаточно большие территории с условиями, пригодными для оседлого образа жизни, то нет никаких причин, по которым оренбургские казахи не могут в конце концов встать на путь земледелия, торговли и гражданственности, как подобает любому обществу. Катенин отмечал, что небольшие площади земли, пригодной для земледелия, невелики лишь по сравнению с огромной общей площадью Оренбургской области; на самом деле есть обширнейшие участки, например, в долинах Тобола, Тургая и Урала/Яика, полностью пригодные для возделывания, причем с минимальными усилиями[117]. Следовательно, закрепить казахов в одном месте – в данном случае без какого-либо особого упоминания о дальнейшем подчинении империи – было бы делом желательным и во многих областях осуществимым.