Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Это в высшей степени демонстрировало победу аргумента «приобретенное сильнее врожденного»: степь непременно должна стать цивилизованной, во всех смыслах, которые чиновники приписывают этому слову, и осуществить это можно быстро и безболезненно. Комитет министров по согласованию с Государственным советом, заслушав окончательное представление Милютина и Тимашева в октябре 1868 года, не внес никаких существенных изменений в редакцию отдельных статей Положения. Но в этом решении содержалось одно неприятное условие. Возможно, министров обеспокоили замечания Ханыкова и Левшина, а может быть, причиной послужило то, что Комиссия сама то и дело признавала, что в будущем ее работу необходимо будет корректировать по ходу приобретения нового опыта[195]. В любом случае, поскольку проект Положения содержал весьма значительные изменения по сравнению с уже существовавшими правовыми кодексами для степи, министры решили, что «разумнее всего» вначале утвердить Положение на двухлетний испытательный срок, предоставив генерал-губернаторам на местах изменять или опускать его части по мере необходимости[196].

Такое решение стало логическим результатом позитивистских взглядов, преобладавших в правительственных институтах в 1860-е годы. Временное положение было чересчур гибким: оно подразумевало, что местным управленцам будет передаваться все больше власти по мере того, как их понимание степи и ее населения будет расти. Но также молчаливо предполагалось, что наступит момент эпистемологической достоверности, когда эта гибкость будет объявлена вне закона, а претензии на обладание новыми или более полными данными перестанут на что-либо влиять.

Временное положение создало основу для постепенного продвижения имперского правления в жизнь казахов в гораздо большей степени, чем это считалось до тех пор возможным или желательным. Оно определило правовые механизмы создания в степи российских городских поселений, опутало местных управленцев-казахов паутиной бюрократических формул и процедур, сгруппировало роды и племена в волости и аулы по административным соображениям, а не по существующим родовым связям, и значительно укрепило полномочия канцелярий областного и районного уровней. Все эти изменения были связаны с неизменной целью столицы – сделать Казахскую степь более управляемой как в моральном, так и практическом плане. Однако в большинстве пунктов они также соответствовали представлениям царских ученых и чиновников о местных условиях и традициях, и с этой точки зрения могли быть оправданными. Кроме того, в следующие два десятилетия их формулировка зависела от способности как чиновников, так и подданных накапливать и демонстрировать знания о местном населении и окружающей среде.

В конечном итоге, несмотря на инициированные им радикальные изменения, главной характеристикой Временного положения была сама его временность: было ясно, что это некий паллиатив, ожидающий дальнейшего совершенствования. С другой стороны, сам образ мысли членов Степной комиссии, а также высших государственных инстанций, диктовал им подобное поведение: на уровне заложения основ хороши были даже неполные и несовершенные знания. Создав каркас для имперского управления, они оставили детали будущему – дальнейшему опыту и скрупулезному изучению. Это компромиссное решение удовлетворило все заинтересованные стороны. Оно снимало с отдельных чиновников личную ответственность за провал реформ; при этом оно отвечало изначальной предпосылке всей деятельности Комиссии: качественное управление и адекватные знания связаны между собой, и по мере повышения уровня знаний законы будут также изменяться. Однако, как показало время, дальнейшие изменения не были просто делом приобретения полного или точного знания степи. Проведенная более двух десятилетий спустя, в 1891 году, крупномасштабная административная реформа была обусловлена не только более глубоким знанием степи и ее жителей, но и появлением новых и отчетливых представлений о значимости этой земли и ее жителей для Российской империи.