Знание-сила, 2004 № 09 (927)

Чтобы остаться в памяти потомков в качестве великого правителя, не обязательно иметь великие достоинства и свойства незаурядного человека. Неограниченную власть Людовик XIV создал, грубо говоря, используя качества обычного домашнего тирана. С детства он обладал острым любопытством: неустанно подсматривал, узнавал, замечал, запоминал. Сен- Симон не сомневался, что король поручил особым слугам, швейцарцам, и днем, и ночью находиться неприметно во дворце и в садах, наблюдать за придворными, следить за ними, "подслушивать, запоминать и сообщать". Это странное распоряжение Сен-Симон воспринимал брюзгливо, но без негодования.

Секрет успеха Людовика XIV заключался в том, что он интуитивно понимал: правителя и его окружение, "элиту страны" — круг важный и влиятельный, — соединяют не распоряжения, не приказы и даже не высокие цели, а общие привычки и навыки, одинаковая культура. Здесь достоинства короля были неоспоримы. Никто не умел так тонко учитывать различия возраста и заслуг придворных, как не было человека столь любезного от природы. Обычно король не говорил много, но редкие слова он произносил с великой важностью или с большой любезностью. Он был отменный "первый дворянин", и все окружающие понимали, что он жил вместе с двором, у него не было отдельной личной жизни, иных интересов. (Можно заметить, что унылая скромность последнего русского императора и его преувеличенное внимание к личной жизни, к любимой семье, подрывали престиж монархии не меньше, чем экономические потрясения или неудачные военные действия.)

В социологии есть понятие "статусное потребление", когда деньги тратят попусту, ради престижа. Расточительная роскошь Версаля была необходима для утверждения неограниченной власти.

Короля делает свита. Если король постарается

В концепции Элиаса "структуру власти определенного типа", систему отношений "взаимозависимых людей" можно определить "почти с такой же точностью, как структуру молекулы в физике". Любой человек в придворном обществе подвергался давлению сверху и со стороны равных себе. Король был избавлен от давления сверху, но давление снизу было значительным, в определенный момент оно могло раздавить — превратить в "ничто", — если бы все придворные группы стали действовать в одном направлении, в равной мере против. Но этого не происходило, "потенциалы действий" его подданных были направлены друг на друга и взаимно уничтожались. Людовик XIV искусно возбуждал ревность, сеял подозрения, одних выделял, других награждал, и в этом отношении был режиссером не менее искусным, чем великий Мольер, — жаль, что в минуту отдыха, отбросив условности этикета, два великих постановщика не открыли друг другу секреты своего ремесла.

Но мелкие интриги в прекрасных дворцах не объясняют удивительную прочность правления Людовика XIV. Были иные причины.

Люди традиционного общества боятся неожиданных перемен, предпочитают жить, как растения в цветочном горшке, который выносят летом на солнце, а зимой заботливой рукой переносят в теплый дом, — они любят твердый порядок. Сен-Симон замечал, что все поступки короля были раз и навсегда определены: с часами в руках находясь на далеком расстоянии от дворца, можно было всегда сказать, что он делает. Знаменитая фраза короля, отчеканенная еще в юности: "государство — это я!", не столь однозначна, как иногда представляют. Силой своей интуиции Людовик XIV понял, что после смуты и мятежей подданные готовы избавиться от многочисленных притязаний по причине эгоистичной и личной: каждый готов был принять короля как своего союзника и помощника в борьбе со всеми прочими, — обид и ненависти накопилось предостаточно. Государство как учреждение было слабым и скверным, а король обещал быть сильным и "равноудаленным" от всех.

Молодой король принял мужественное решение: чтобы твердо держать власть, он вынужден был держать в руках и организовывать себя самого. Его собственный идеал величия королевской власти, по происхождению ветхий и древний, был обновлен и наполнен невероятным блеском версальского двора. Его подданные, которые имели вес в обществе, не только придворные, но и буржуазия, состоятельные слои, находили в своем короле то, что было и их внутренним побуждением: стремление к престижу. Они готовы были признать, что их существование согрето блеском королевской власти.