Знание-сила, 2005 № 02 (932)

В первой половине 80-х годов уже прошлого века мне попалась книжка, изданная одним областным издательством на Украине, книжонка эта абсолютно графоманская, но примечательна она своим пещерным антисемитизмом. Ну, не любит автор евреев — эка невидаль, нас этим не удивишь, а вот чем не глянулся ему Булгаков, о романе которого "Мастер и Маргарита" он говорит с неприкрытой злобой? Поначалу я никак не мог понять, в чем причина такой ярости, и только много лет спустя, вспомнив о ней, наконец прозрел: да просто Михаил Булгаков развенчивает миф о распятии Христа евреями! "Распни Его!" — никто не кричит, распинают его римляне под руководством Афрания и по указанию Пилата, а что приговаривал его Синедрион во главе с Каифой, так это еще не еврейский народ, который на том суде и не присутствовал. Так ведь можно обвинить и весь русский (советский) народ за те казни, что учинили наши пилаты, руководимые "кремлевским горцем", всех французов за сожжение Жанны д’ Арк, итальянцев за Джордано Бруно, американцев за супругов Розенберг...

В Евангелии от Луки сказано: "И когда повели Его, то, захвативши некоего Симона Киринеянина. шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нес за Иисусом. И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших..." (23-26,27,28).

Не знаю, как там было в Иерусалиме, а в России плачут по своим до сих пор...

Отдаленные последствия

Игемонами можно было бы называть сталинских наместников в советских провинциях — прокуроров, секретарей обкомов-крайкомов, испрашивающих дополнительные лимиты на "первую категорию", то есть на аресты тех, кто заранее был предназначен для расстрельных статей. А Сталин был никакой не игемон, а Величество, и попадись мой булгаковед Марку- Крысобою, тот бы ему, врезав кнутом, приказал: "Императора-Вождя называть — Величество. Других слов не говорить!" Как уже упоминалось, существовал закон об оскорблении величества, по которому, как и в Римской империи, карали смертью. Вспомним хотя бы Мандельштама, оскорбившего лично Сталина своим "кремлевским горцем", или Пильняка, обвинившего его — фактически впрямую — в убийстве Фрунзе, или даже косвенно насолившего Буденному своей "Конармией" Бабеля — Буденный-то был со Сталиным на ты и даже называл его подпольной кличкой — Коба. Разве не ясно, что "игемон" это вовсе не император, а только прокуратор, что далеко не одно и то же.

Император своей тенью мелькает в романе несколько раз — как видение Пилату, как напоминание Каифы, как тост, произносимый тем же Пилатом, когда они ужинают вместе с Афранием перед тем, как тот получил распоряжение зарезать Иуду: "За нас, за тебя кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!.." Характерно, что слова "самый дорогой и лучший из людей" советская цензура изъяла, дабы не напоминать советским людям о недавнем прошлом, когда эти слова повторялись на каждом шагу при любом упоминании "вождя народов". Это было настолько еще свежо, что серьезный исследователь Игорь Бэлза в одной из своих статей постарался отвести этот тост подальше от нашего бытия, чтобы, не дай Бог, не пало на Булгакова подозрение в антисоветизме...

Вот что пишет Бэлза: "...тост прокуратора вызвал по меньшей мере странные комментарии некоторых "советологов", пытавшихся и пытающихся извратить облик Булгакова как советского писателя... Такого рода попытки могут свидетельствовать либо о явно клеветнических намерениях, либо о заслуживающем сожаления полном незнании эпохи, в которую происходит действие романа..." А действие романа, между прочим, происходит, как мы уже знаем, одновременно в обеих эпохах. И Бэлза призывает нас воспринимать слова тоста Пилата как простую официальную формулу, "весьма сдержанно звучащую в ту эпоху". Но в нашу-то эпоху эти слова звучали совсем не сдержанно, а наоборот — взахлеб! И зачем бы Булгакову вставлять в свой роман эту римскую формулу? А ведь он ничего просто так не делал в своем творчестве, все имело высший, глубочайший смысл...

И вслед за этими рассуждениями Бэлза формулирует еще один постулат: "Собственно говоря, именно с этого момента начинается трагедия Пилата, которую автор романа, изобилующего психологическими обобщениями, трактует как трагедию пробудившейся совести..." Вот с этим хочется поспорить. Если совесть в нем проснется, то значительно позже, а сейчас, давая Афранию приказ убить Иуду из Кириафа, он просто хочет сорвать на нем злобу за собственную трусость и малодушие, а заодно и отомстить Кайфе за свое унижение. Впрочем, мы об этом уже говорили.