Стоит только присмотреться к их сомкнутым рядам, как сразу видишь, что по возрасту основная их масса как раз подходит под категорию тех пилатов, о которых мы говорили, и если сидели десятки миллионов, то сажать и стеречь их должны были многие сотни тысяч. Немало в этих рядах и алоизиев — тут тоже можно чуть-чуть посчитать: вспомним, что из этих же десятков миллионов 75-80 процентов были посажены по их доносам... Ну и шагают рядом с ними и те прагматики, что тоскуют по колбасе за два двадцать, которая им вполне заменяла и свободу слова, и вообще всякую свободу. Попробовали бы они тогда помаршировать вот так безвозбранно... Правда, следует признать, что среди них немало и представителей следующих поколений, но на этот случай у меня припасена походящая цитата: "Человек усваивает ту линию поведения, которая одобряется и поддерживается окружающими его людьми", и еще одна: "Говоря "поколение", мы подразумеваем нечто неопределенное, — люди же рождаются не враз, а каждый — в свой день, по времени все это сдвинуто... для одного эта мораль вчерашняя, а для другого сегодняшняя".
А теперь самое время попрощаться с Пилатом и отпустить его, как отпустил его булгаковский Мастер. Отпустил и простил.
Но что значат слова: "Свободен! Свободен! Он ждет тебя!"?
Может быть, Мастер понимал, что его прощение еще не полное, и этого, им самим придуманного, а вернее, взятого из Истории героя должен еще простить тот, с кем он посылает его по лунной дороге? Должен простить Иешуа, не говоря уже о Том, за Кем главное право прощать, "Бог простит!" — говорит народ. А, может быть, это просто помилование после того, как он "отсидел" свой двадцативековой срок в этой безжизненной местности? И смогут ли они с Иешуа договориться? Ведь, несмотря на то, что оба знают латынь, греческий и арамейский, говорят они на разных языках. Один на языке Добра, другой
— Зла... И поймет ли Пилат — если за две тысячи лет еще не узнал и не понял, — кого он распял? И кто из них прав, Иешуа или Пилат? Вспомним их диалог, последними словами в котором были:
И опять перед нами связь времен — одновременность действия в романе самого Булгакова: "Над черной бездной... загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч лун сада..." и — "соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле..." А между ними Мастер и Маргарита, словно никаких двух тысячелетий в помине не было. И тут же по мановению руки Воланда погас Ершалаим, а вслед за ним исчезло сломанное солнце в московском стекле.
Так кто же из них был все-таки прав — Иешуа или Пилат? Ведь царство Истины еще так и не настало. Впрочем, прошло всего-то два тысячелетия, а это, по летоисчислению Воланда, — срок смехотворный...
Александр Голяндин
Гёдельwelt, Гёдeльworld, Гёдельgott*
*Мир Гёделя (нем.), мир Гёделя (англ.). Бог Гёделя (нем.)
Для "Господина Почему", как прозвали его близкие,; все в мире было несовершенно. Сама его жизнь, жизнь Курта Гёделя, была полна таких неожиданных поворотов, будто он мчался сквозь время на корабле без руля и без ветрил.
В начале XX века переворот произошел не только в физике, но и в математике. Однако, если имя Эйнштейна знакомо каждому — даже тем, кто не вспомнит ни одного закона Ньютона, — то Курт Гёдель для широкого читателя, что "икс в квадрате". А ведь переворот, совершенный им, был по-своему так же радикален, как и релятивистская революция. Переворачивают же то, что перемолото кризисом.
Внезапно математики — те, кто привык углубляться в суть вещей, — заметили, что абсолютно невозможно навести порядок в основах их любимого предмета. Они заглянули внутрь здания, выстроенного математиками всех времен и народов, — образно описывал тот кризис Роберт Музиль, — и с ужасом поняли, что конструкция висит в воздухе.
Среди тех, кто рискнул отпереть дверь, которую веками не трогал никто, были Бертран Рассел и Давид Гильберт, ведущие математики своего времени. Гильберт разрабатывал систему, которая позволила бы проверить сами основы математического мышления — аксиомы, то есть те допущения, на которых, как на фундаменте, покоится все здание современной математики. Ведь если несовершенны аксиомы, если под испытующим взором теоретика они рассыплются как песок, то когда-нибудь не устоит и здание.