Знание-сила, 2006 № 10 (952)

Советская власть и в последующие годы весьма оперативно выпускала законодательные документы, касающиеся исторических памятников. Так, через три недели после начала Великой Отечественной войны вышло обращение "Ко всем работникам музеев", где ставилась задача сбора и "музеефикации" фронтовых предметов. Потенциал пропаганды и важность культурной политики хорошо осознавались властью, а представление об истории, которую необходимо сохранить "благодарным потомкам" в назидание, обладало совершенной определенностью — она выстраивалась вокруг положительного (трудового, революционного) и отрицательного (эксплуататорского, буржуазного) полюсов.

Исторические события приобретают ценность (следовательно, существуют) только в плоскости современности. А современность пока так и не решила глобальный вопрос исторической идентичности: после распада государства в начале 1990-х не возникло нового, такого же простого и лаконичного, как прежде, понимания смысла истории. А потому не возникло альтернативного определения исторического памятника, и единственное определение звучит сегодня так: "объект, важный с точки зрения истории". Однако история — не субъект, и у нее нет никакой "точки зрения". Кто тогда определяет "важность"? Существует научное сообщество, но и оно не может сегодня выработать однозначных критериев. Этот факт отсутствия работающего юридического определения, очевидно, не случаен.

Призванный утверждать и распространять память о событии, исторический памятник представляет не само событие, но его образ, а потому функционирует сразу в двух временах: времени события и времени мемориальной деятельности. А если происходят глобальные исторические сдвиги и меняется вся система культуры, как это было на рубеже 90-х, то появляется и третье измерение — время восприятия памятника. Собственно "историчность" памятника составляет сопряжение этих разных измерений, игра возможных смыслов, которые сменяют или дополняют друг друга в разные периоды. Но именно третье измерение оказывается особенно важным, если речь идет о военных памятниках, поскольку война была центральным событием советской истории, и вокруг памяти о ней формировалась национальная идентичность. Советское "мы" означало "те, кто победил в войну", и эта "наша" особенность подкреплялась культурной оппозицией Западу времен холодной войны ("мы" спасли "их" — утверждала советская идеология). Сегодня тех "нас" больше не существует, но памятники, созданные из прочных материалов специально для "увековечивания", по-прежнему на своих местах. Вопрос в том, какой смысл они транслируют сегодня?

Пространство военного мемориала не сводится к объему, который он занимает. Поскольку и само событие, и память о нем касаются страны и нации в целом, суть памятника — в повторении: одни и те же образы многократно воспроизводятся в разных географических точках, стягивая и структурируя территорию государства. В период особо активной установки военных мемориалов, в 1960-е и 1970-е годы, места военной памяти представляли собой сеть монументов, которая состояла из явных акцентов (крупные мемориалы в городах-героях, в узловых точках истории войны) и, наоборот, ординарных, массовых объектов (памятники в мелких городах, стелы в деревнях). Эта связь подтверждалась не только общей стилистикой памятников, но и ритуалами, которые связывали все центральные памятные места воедино. Так, в каждом крупном мемориале хоронились капсулы с землей из других городов-героев. В музейных экспозициях, организованных при мемориальных комплексах, хранились предметы, привезенные из других памятных мест (например, в экспозиции музея в поселке Снегири хранится обожженный кусок Брестской крепости. Непременный атрибут каждого мемориала — Вечный огонь — зажигался в специальном ритуале от другого "вечного огня".

Сложную, многостороннюю пространственно-символическую связь демонстрирует история мемориала в Снегирях (41-й км от Москвы, где в декабре 1941 года состоялась Битва за Москву). В 1967 году, при проектировании московской Могилы Неизвестного Солдата, было решено эксгумировать и перезахоронить останки одного из солдат именно с 41-го километра. Из другого, не менее значительного исторического места, от ленинградскот Мемориала борцам революции на Марсовом поле, в специальной лампаде был перевезен в Москву Вечный огонь. Солдатское тело, совмещенное в пространстве с "огнем революции", стало очень мощным средством массового идеологического и эстетического воздействия.

Однако история эта получила завершение только через несколько лет, когда было решено установить мемориал в самой деревне Снегири: Вечный огонь для него доставили с московской Могилы Неизвестного Солдата, завершив тем самым символический обмен. Это было связано с необходимостью "освятить" новое сакральное место с помощью главного символа войны и победы, каковым к тому времени стала Могила Неизвестного Солдата, подчеркнуть преемственность символа — сначала от революции к войне, затем от одного мемориала к другому.