Знание-сила, 2008 № 12 (978)

Видимо, здесь есть какое-то противоречие, в котором имеет смысл разобраться. Показательно, что в математике, в отличие от физики, явно просматриваются вопросы, которые кажутся философскими (например, какова природа натуральных чисел — существуют ли они объективно или являются предметом соглашения), но философы как-то больше любят говорить о физике.

Мне кажется, что стандартная точка зрения физика на философию объясняется достаточно легко. Физика решается на кардинальное изменение своих концепций не потому, что тому или иному физику не дают спать лавры Эйнштейна. Конечно, стремление к славе — мощный стимул творческой деятельности, особенно в молодости, однако его одного совершенно недостаточно для принятия новой концепции научным сообществом. Новые идеи находят признание только тогда, когда со старыми жить уже совершенно невозможно. Только под давлением мощных экспериментальных аргументов можно заставить своих коллег признать сумасшедшую идею, да и то после того, как испробованы разнообразные нерадикальные предложения. Это — здоровый консерватизм науки, который не дает увести научную мысль в дебри вздорных спекуляций.

Новую физическую идею понять достаточно трудно. Проходят годы, пока новая идея сформируется в узком кругу ее авторов, а потом еще годы, пока эта идея дойдет до консервативных коллег. Именно в этот момент и прибывают рекомендации философов о том, как, по их мнению, лучше решать возникшие проблемы. В той мере, в какой эти мысли выходят за рамки совета — пиши понятно, аргументировано и, если можешь, на хорошем английском языке, — эти советы обычно поражают своей несвоевременностью. Ты только-то с болью убедился, что простыми способами задачу не решить, а придется сделать что-то очень непривычное (ну, например, покуситься на один из общепринятых физических принципов). В это время и появляется философ, который убежденно объясняет, что так поступать нельзя. Ты и сам знаешь, что так делать нельзя, но выхода-то другого нет!

В целом ситуация очень напоминает историю, описанную в известной эпиграмме Маяковского на Безыменского (был такой третьестепенный советский поэт):

Уберите от меня

этого

бородатого комсомольца! -

Десять лет

в хвосте семеня,

он

на меня

или неистово молится,

или

неистово

плюет на меня.

Если отвлечься от личных моментов (которых было в истории немало), то дело сводится к тому, что желательно заниматься тем, в чем ты разбираешься, и соблюдать осторожность, выходя за рамки своей области. В этой перспективе даже известное ленинское «Электрон так же неисчерпаем, как и атом» (многие годы этот афоризм радовал поколения физиков безошибочностью выбора — до сих пор электрон наиболее приближается к стандарту истинно элементарной частицы) выглядит лишь как досадная оплошность автора. Не заставляли бы по каждому поводу цитировать эту неудачную фразу — она забылась бы сама собой, и дело с концом. Кому, в самом деле, не случалось говорить непродуманные вещи!

Если встать на такую позицию над схваткой, в которой ты можешь отвлечься от конъюнктурных трений, то физик сравнительно легко примиряется с философами, далекими от физической проблематики, и даже вне своего профессионального мира может с интересом читать их работы — все мы люди и интересуемся не только узкоспециальными вопросами. Например, из переписки Эйнштейна с его другом М.Соловиным мы узнаем, что Эйнштейн интересуется философией, знает труды Демокрита, Спинозы и Бергсона. Однако труды классиков философии он оценивает как посторонний наблюдатель, совершенно не склонный принимать их как руководство к действию, а, скажем, Бергсона откровенно недолюбливает.

Сложнее, конечно, обстоит дело с философами, построившими свое учение на опыте новой физики, скажем, квантовой механики. На этом поприще выделяются неопозитивисты и, в частности, Карл Поппер. Он много писал о верифицируемости и фальсифицируемости как об основополагающих научных идеях. Речь, грубо говоря, идет о том, что выводы науки должны проверяться чем-то вроде эксперимента. Неплохо, если они доказываются экспериментально (это — верифицируемость), но так получается далеко не всегда и не в полной мере: физический закон не проверишь на эксперименте во всех ситуациях, а когда экспериментальные доказательства уже достаточны, сказать непросто. Поэтому возникает идея, что уж опровергнуть-то неверную гипотезу экспериментально можно. Тогда ее нужно отбросить. Так, постепенно отбрасывая неудачные гипотезы, и идет якобы настоящая наука к постижению истины (это — фальсифицируемость). А те, кто не укладывается в подобные стандарты, занимаются не наукой.