— Дай ему машину, Глеб! Зачем он нам такой? — поморщившись, сказала Наташа, и я обрадовано согласился:
— Забирай! Ключи возьмешь в сарае на полочке.
Набычившись, Пупс встал с лавки, но уходить не поспешил, а уставил на девушку тяжелый взгляд и напористо заговорил:
— Знаешь, Наташа, они все здесь неудачники. Один — солдафон-строитель, чужую собственность охраняет, второй — хваленый механик, мешки на своем горбу таскает. Ты же — женщина умная и красавица. Поехали со мной: будешь, как сыр в масле кататься.
Потупившись, Наташа смолчала, а Пупс, довольный тем, что ему не возражают, продолжил уже с игривостью:
— Поехали-поехали. С такими нежными ручками не в гнойниках же ковыряться. А если у нас с тобой отношения сложатся, я, может быть, и женюсь на тебе потом.
Наглец здорово разозлил меня. Сорвавшись с места, я с силой схватил его за грудки. Пуговицы с бабушкиной кофты посыпались на пол, а струхнувший аника-воин вжал голову в плечи и выпятил раздражающе пухлую нижнюю губу. Сквозь зубы я процедил:
— Немедленно извиняйся, а иначе твоя душонка вылетит раньше, чем ты продашь ее хозяевам.
Подошедшая Наташа оттащила меня в сторону.
— Оставь его, Глеб. Дай ему с глаз долой скрыться. И учти: я бы и сама с ним разобралась.
Девушка уже не выглядела недоступной, а все же я не позволил бы себе держаться с ней панибратски: мне захотелось опуститься на колени и почтительно поцеловать белую свадебную туфельку, так красиво облегающую стройную ножку.
Пупса давно и след простыл, а мы впятером сидели вокруг молчащего радио и обсуждали, как будем жить в суровом мире, где нечистая сила материально ублажает своих подданных и пытается уничтожить несогнувшихся. Получалось, хоть и тяжело, но вроде бы неплохо. Мы собирались держаться вместе и отдавать все свои знания и умения на общую пользу.
Вначале речи наполнял энтузиазм, но постепенно разговор становился все более вялым, и вот баба Тоня, привалившись спиной к печи, принялась всхрапывать, Тамара, уютно пристроив рыжую головку на плече мужа, прикрыла глаза, да и сам Василий вроде бы задремал. А я любовался Наташей в белоснежном свадебном наряде и думал: «Вот моя невеста, только жених сейчас уж больно затрапезен». Словно прочитав эти мысли, девушка мягко улыбнулась и подсела ко мне поближе. Я собрался сказать ей что-то хорошее, но на улице резко затормозила машина, и в комнату ввалился большой раскрасневшийся Пупс.
— Что это ты притащился? Никак дороги разобраны? — Василий уже не спал и в упор смотрел на вошедшего.
Глаза Пупса закосили.
— С дорогами-то как раз все сносно, но я… посчитал нужным вернуться. — Видя наше недоумение, он объяснил. — По пути я обдумывал положение и понял, что правители нас кинут: заберут души, а в конце концов отнимут и благополучие.
— Ну, хоть какое-то время попользуйся, — предложил я.
— Спасибо! Чтоб потом остаться и без благополучия, и без души.
— А на кой тебе сдалась душа, Пупс?
— Сам не знаю, но раз вы все так цепляетесь за свои, то и мне на что-нибудь, да сгодится. Решил остаться с вами.
— А ты нам здесь не нужен, — светлые глаза Василия сделались колкими, словно льдинки.
— Да что ты, Василий, — вступила с увещеваниями баба Тоня. — Человек душу хочет спасти, а ты его гонишь.
— Душу спасти! А когда с нами здороваться гнушался, о душе почему-то не вспоминал. А когда деньги на новые фонари собирали, сказал: «У вас свой свет, а у меня — свой», да еще нахамил.
— Подумаешь, рыжей клушей меня назвал — велика важность, — усмехнулась Тамара.
Василий слегка смутился.
— Не это главное. Мы все здесь что-то умеем, а у него один талант: дутые банки создавать, да честных людей грабить. Нам такие специалисты без надобности.
— А может быть, он еще что-нибудь умеет, — придвигаясь ко мне, предположила Наташа.
Плечом ощущая ее теплое упругое плечо, я даже захотел, чтобы у Пупса обнаружилась какая-никакая способность, но Василий не смягчился.
— Ничего он не умеет.
Как оправдывающийся двоечник, Пупс буркнул:
— А может, умею.
— Не умеешь.
— Умею!
— Что?!
Пупс затянул: «Эээ…» — и вдруг расплылся в самодовольной улыбке: — Табуретки делать!
Он не врал. Двадцать лет назад в течение целого лета вся наша деревенька, тогда еще населенная, следила за тем, как одиннадцатилетний Пупс делает табуретку. Общество помогало ему советами, но дело от этого лучше не шло. Перепорченного материала хватило бы на хорошую топку печи, а готовая табуретка подошла бы для кунсткамеры, так уродливо она выглядела. Ночью, втайне от Пупса, мой дед привел ее в божеский вид, после чего она стала хотя бы безопасной для сидения.
Тем не менее, я засвидетельствовал утверждение липового столяра. Все, будто бы только того и ждавшие, вздохнули с облегчением, а Тамара даже обрадовалась:
— Вот хорошо, табуретки нам пригодятся.