Зной прошлого

На запрос капитана Николова начальство дало категорический ответ: на следующий день, 20 мая, арестованный должен быть отправлен в Бургас. Полковник Сотиров торопился вписать первый успех в свой актив. Конвоировать Атанаса Петрова было поручено поручику Банову и пограничникам Маневу и Мирчеву. Но Даскал не шутил, когда говорил своим товарищам, что если провал начнется с него, то на нем и закончится. Как только его вывели из здания шахтоуправления, в подвале которого он был заперт на ночь, пленник сбил с ног одного из конвоиров и бросился бежать. Однако далеко уйти ему не удалось — опомнившиеся пограничники открыли беглый огонь, и одна из посланных ими пуль настигла патриота. Подскакавший поручик Банов, не сходя с коня, выпустил в тяжело раненного Атанаса Петрова всю обойму из своего вальтера.

В тот же день в штаб бригады ушла телеграмма за подписью капитана Николова: «Ходатайствую о награждении рядового Димитра Тимева, арестовавшего опасного коммунистического агитатора Атанаса Петрова по кличке Даскал, и рядовых Костадина Манева и Георгия Мирчева, застреливших оного при попытке к бегству, за проявленную ими преданность Его царскому величеству и отечеству».

Приподнятое и радостное настроение, вызванное у жителей Рудника торжественной встречей батальона, ужена второй день бесследно растаяло, как туман. Вспоминались черные столбы дыма, стоявшие над соседним селом Каблешково всего неделю назад. Но прозрение пришло слишком поздно. В руках капитана Николова уже был подробный список коммунистов, ремсистов, членов земледельческой партии, отличавшихся левыми взглядами, и прочих «опасных элементов» из самого села Рудник и ряда других близлежащих сел. Начались аресты…

Прошел первый мучительный день. Вечером нам пятерым скрутили руки за спиной, привязали всех к одной веревке и погнали под сильной охраной из села Брястовец в Рудник. Конвоировал нас целый взвод под командованием поручика Григорова. Сам поручик верхом на резвом коне ездил вдоль колонны, демонстрируя свое искусство наездника. Мы то и дело оглядывались вокруг. Улицы были пусты. Никто не вышел проводить нас. Но мы были уверены, что сочувствие односельчан на нашей стороне и что они наблюдают за нами из-за опущенных штор. Каждые пять — десять минут поручик повторял свой категоричный приказ: «Любой шаг в сторону будет рассматриваться как попытка к бегству и караться смертью. За разговоры — смерть на месте!»

Стояла теплая июньская ночь. По небу плыла полная луна, и вокруг было светло как днем. Вдали светлел краешек моря. С обеих сторон от дороги стеной стояла пшеница. Наперекор человеческим страданиям земля в том году была на редкость щедра. Предыдущей ночью мы прятались в пшенице. Она росла так густо, что мы с трудом пробивали в ней себе путь. Если бы мы только знали, что наутро в селе нас будут ждать пограничники капитана Николова! Пшеница могла бы и дальше надежно укрывать нас. Но мы поступили непростительно легкомысленно.

Около двух месяцев ремсистская организация нашего района подготавливала массовый уход своих членов в только что созданный отряд «Народный кулак». Давно уже наметили, кому предстояло стать партизанами. Две временно созданные боевые группы возглавили Митко Узунов и Янаки Киряков. В Бургас и Каблешково то и дело отряжались связные. Митко Узунов, основатель и руководитель ремсистской организации в селе Брястовец, проводил большую организационную работу. Но случилось так, что перед самым уходом в горы большинство из нас попало в руки карателей. Вместе с нами врагу удалось схватить и двух подпольщиков из Бургаса — Георгия Джендова и Димчо Караминдова. Арестовали их в селе Извориште в доме священника, где они рассчитывали отсидеться во время облавы, организованной карательным батальоном прямо среди ночи в семи селах. Только трое из наших — Милан, Гина и Петко — смогли присоединиться к отряду. В шести селах было арестовано в общей сложности более сорока человек.

Мы шагали, связанные одной веревкой, и пытались взглядами приободрить друг друга. Во время следствия нас держали поодиночке. Как хотелось сейчас, перед новыми испытаниями, обменяться хотя бы парой слов с друзьями. Но «пограничники» были бдительны и неумолимы. За каждым нашим взглядом, каждым движением следили тридцать пар глаз.

Заскучавший в дороге поручик Григоров неожиданно скомандовал:

— Рядовой Стоилов, запевай!

— Слушаюсь! — откликнулся шагавший справа от нас пограничник.

Я думал, что он выберет какой-нибудь военный марш или сентиментальный шлягер, но Стоилов запел родившуюся еще в годы турецкого рабства народную гайдуцкую песню, неизвестную в наших краях. У него был чудесный голос, и песня широко разливалась над окрестными полями. Мы все заслушались. Слова песни были просты и строги, казалось, они шли от самого сердца. Пелось в ней о ворвавшихся в село «лютых бейских стражниках» и о матери, мечущейся по дому и не знающей, «где скрыть сына — родну кровинушку: то ли в сундук закрыть, то ли в землю зарыть».

Когда песня кончилась, поручик спросил певца: