Зоя

Неужели на свете бывает вода?
Может быть, ты её не пила никогда
голубыми,
               большими, как небо,
                                              глотками?
Помнишь, как она сладко врывается в рот?
Ты толкаешь её языком и губами,
и она тебе в самое сердце течёт.
Воду пить…
               Вспомни, как это было.
                                                 Постой!
Можно пить из стакана —
                                       и вот он пустой.
Можно черпать её загорелой рукою.
Можно к речке сбежать,
можно к луже припасть,
и глотать её,
                   пить её,
                              пить её всласть.
Это сон,
           это бред,
                        это счастье такое!
Воду пьёшь, словно русскую песню поёшь,
словно ветер глотаешь над лунной рекою.
Как бы славно, прохладно она потекла…
— Дайте пить… —
                           истомлённая девушка просит,
но горящую лампочку, без стекла,
к опалённым губам её изверг подносит.

Эти детские губы,

                          сухие огни,
почерневшие, стиснутые упрямо.
Как недавно с усильем лепили они
очень трудное,
                      самое главное —
                                                «мама».
Пели песенку,
                    чуть шевелились во сне,
раскрывались, взволнованы страшною сказкой,
перепачканы ягодами по весне,
выручали подругу удачной подсказкой.
Эти детские губы,
                           сухие огни,
своевольно очерчены женскою силой.
Не успели к другим прикоснуться они,
никому не сказали
                            «люблю»
                                          или
                                                «милый».
Кровяная запёкшаяся печать.
Как они овладели святою наукой
не дрожать,
                 ненавидеть,
                                  и грозно молчать,
и надменней сжиматься под смертною мукой.
Эти детские губы,
                           сухие огни,
воспалённо тоскующие по влаге,
без движенья,
                     без шороха
                                       шепчут они,
как признание, слово бойцовской присяги.

* * *

Стала ты под пыткою Татьяной,
онемела, замерла без слёз.
Босиком,
             в одной рубашке рваной
Зою выгоняли на мороз.
И своей летающей походкой
шла она под окриком врага.
Тень её, очерченная чётко,
падала на лунные снега:

Это было всё на самом деле,
и она была одна, без нас.
Где мы были?
В комнате сидели?
Как могли дышать мы в этот час?
На одной земле,
                        под тем же светом,
по другую сторону черты?
Что-то есть чудовищное в этом.
— Зоя, это ты или не ты?

Снегом запорошенные прядки

коротко остриженных волос.
— Это я,
           не бойтесь,
                           всё в порядке.
Я молчала.
                Кончился допрос.
Только б не упасть, ценой любою…
Окрик:
         — Рус! —
                       И ты идёшь назад.
И опять глумится над тобою
гитлеровской армии солдат.

Русский воин,

юноша, одетый
в справедливую шинель бойца,
ты обязан помнить все приметы
этого звериного лица.
Ты его преследовать обязан,
как бы он ни отступал назад,
чтоб твоей рукою был наказан
гитлеровской армии солдат,
чтобы он припомнил, умирая,
на снегу кровавый Зоин след.