Золочёные горы

Но счастье не длится долго как для вора, так и для охваченной горем девушки. Я старалась держаться стоически, выдавливая улыбку, чтобы не сеять несчастье жалобами, и все же меня терзал страх быть пойманной. При этом я не могла заставить себя бежать из города, покинув К. Т. и «Рекорд», нашу привычную жизнь. Я винила себя в собственных бедах. Мне не приходило в голову связывать их с древним предсказанием, предполагать, что проклятие изгнанного племени юта пало на городок Мунстоун. Проклятие было всего лишь народным преданием, в которое верили дети, такие как Ева Сетковски. Так думала я, поэтому начисто позабыла о нем.

И, несмотря на предостережения старожилов и рассказы о случавшихся в прошлом сходах снега, я не слишком тревожилась о сезоне лавин. Теперь у меня не было причин ходить наверх в Каменоломни или в лагерь у Собачьего Клыка. Не было причин рисковать, отправляясь на поезде через ущелье Гимлет. Я останусь в городе до весны, потом упакую вещи и уеду куда-нибудь далеко. В Сан-Франциско или Чикаго. Куда угодно, лишь бы не в монастырь в Ратленде. Я сидела на месте и размышляла в ожидании дней, когда пути очистятся и поезд увезет меня вниз по холму. Я помашу Мунстауну и скажу adieu. À jamais[122].

Утром 13 марта я разгребала лопатой снег возле редакции «Рекорд», счистила целый фут с тротуара. Дотти Викс, тоже откапывавшая свою пекарню из-под снега, помахала мне рукой. День был чудесный: десять градусов тепла, солнце растапливало сугробы на крышах, капало с сосулек, свисавших, как острые кинжалы. Снег стал сырым и тяжелым, как мое свинцовое настроение.

Я закидывала снег на сугроб, выросший выше моей головы. С конька с кристально звонким дребезгом упала и разлетелась на кусочки сосулька: словно знамение от Господа.

– Прямо весна! – воскликнула Дотти. – Какая красота!

– Да уж, весна! – повторила я. – Это что – гром?

Мы перестали копать, услышав гул рока, прозвучавшего в ясном небе. Раздался рев. Мы обернулись и увидели, как обрушилась часть Мельничной горы: волна снега низверглась вниз, словно белый взрыв на фоне ясного неба, ломая деревья и отшвыривая огромные валуны, как бейсбольные мячики.

– Лавина, – в один голос выдохнули мы.

Гремящий рев пронесся над городом. И наступила тишина. Потом завыла сирена: короткий гудок – длинный – два коротких. От этого звука кровь застыла в жилах. Весь город высыпал на улицу: в панике выбегали полуодетые сонные люди. Я, Дотти и К. Т. схватили лопаты и помчались в сторону фабрики.

Ее не было. Снег разнес ее в щепки. На месте цехов стояло снежное облако, словно дым над пожарищем. В нем переливались на солнце маленькие радуги, падали на землю ледяные капельки. Мы стояли и смотрели с раскрытыми ртами.

– Что ж, – пролепетала потрясенная К. Т. – Рука судьбы наконец нанесла ответный удар.

– Не очень-то любезные слова, – заметила я.

– Любезность не является добродетелью, – ответила она. – В отличие от доброты.

– В чем разница? – спросила Дотти со слезами на глазах.

– Любезным быть легко – достаточно улыбки и приветствия. Доброта же требует усилий. – К. Т. отвернулась от развалин с печалью на лице. – Какая трагедия. Не могу смотреть. Опишешь все, Пеллетье.

– Я?

– Ты. Большая история: лавина тысяча девятьсот девятого года.

– Но я не…

– У меня жар, – сказала она, покашливая. – Подготовь статью к пяти часам. И никаких любезностей, слышишь?

Она махнула рукой в сторону руин и вернулась в постель. Дотти последовала ее примеру, пообещав вернуться с чаем для спасателей. Они оставили меня одну с блокнотом в руках.

Мужчины пробирались через остатки двух сплющенных в лепешку цехов. Лихорадочно раскапывали снег и кричали:

– Эй? Есть кто живой?

Им отвечала лишь тишина. Они всматривались под рухнувшие балки и крышу, но не находили никаких признаков застрявших под снегом людей, не слышали криков. По счастливой случайности утренняя смена еще не началась. Ночной сторож уже ушел. Только Мабель Ропер дежурила у коммутатора на верхнем этаже шлифовальной фабрики. Удар лавины выбросил ее через дверь на крышу, сорвав со спины одежду. Горожане наблюдали, как ее отправили в клинику без сознания, завернутую в одеяло. Вскоре весть облетела город. С ней все будет в порядке. Чудо, что никто не пострадал. Слава Господу.

Я осмотрела место происшествия, карабкаясь по снегу через балки, жестяные бадьи, осколки статуи херувима. Лавина похоронила камнерезные станки, все оборудование было уничтожено. В одной из хижин на улице Паджетт я поговорила с женщиной, которой пришлось откапывать свою прихожую. Другая показала мне свою кровать: каркас согнулся пополам от свалившихся на нее обломков.

– Повезло, что нас в тот момент в ней не было, – сказала она.

В клинике я навестила Мабель, пострадавшую девушку. Ее трясло не переставая. Лицо покрывали синяки, на руках пестрели фиолетовые пятна и царапины.

Всю вторую половину дня я писала репортаж, и все горести и мстительные мысли той зимы вылились в статью о случившемся.