Золотая чаша

Там, за стеклом, затаилась вся история их отношений, которую Мегги, тщетно расплющивая нос о гладкую поверхность, безуспешно пыталась разглядеть. А миссис Вервер, очень возможно, колотилась сейчас об это же стекло изнутри, не в силах удержаться от последней отчаянной мольбы. После встречи с мачехой в саду Мегги самодовольно решила про себя, что больше от нее ничего не требуется и можно отныне сидеть сложа руки. А кто, собственно, сказал, что ничего больше нельзя сделать? Разве с точки зрения личной гордости невозможно пресмыкаться еще более смиренно? Почему не взять на себя роль посланницы, не рассказать мужу о мучениях подруги, о том, что она нуждается в помощи? То, что я назвал стуком в стекло изнутри, можно было выразить на языке пятидесяти разных способов, и самый лучший перевод, пожалуй, мог иметь форму напоминания, проникающего в самую глубину души. «Ты не знаешь, что это значит, когда любишь, а потом разрыв. С тобою этого не случилось. Не было у тебя такого уж сильного чувства, нечего было и разрывать. А ведь наша любовь была истинной, сознающей себя, словно чаша, полная до краев; так неужели она совсем ничего не значила, неужели она была только для того, чтобы ты отравил ее своим дыханием? И почему на мою долю достался один лишь обман? За что через два коротких года ее золотое пламя – ах, ее золотое пламя! – обратилось в горстку черного пепла?» Мало-помалу наша юная приятельница настолько поддалась влиянию заведомо обреченных на неудачу измышлений собственной жалости, что порой начинала ощущать на себе груз некоего нового долга – долга высказаться, прежде чем разлука разверзнет свою бездну, умолить о последней милости, которую изгнанница сможет увезти с собой, подобно нищей эмигрантке, сохранившей одну-единственную стоящую вещь, драгоценность, завернутую в лоскуток старого шелка, чтобы когда-нибудь продать ее на рынке черной беды.

Эта воображаемая услуга женщине, которая уже не в состоянии помочь себе сама, сделалась западней, поджидающей Мегги на каждом повороте дороги. Раз за разом ловушка захлопывалась, и пленница начинала рваться прочь из тисков, беспомощно хлопая крыльями, так что, как говорится, только перья летели. Дело в том, что эти порывы сострадания очень быстро сталкивались с препятствием, останавливавшим их полет, хотя и не способным вернуть их с небес на землю. Останавливало их одно и то же зрелище – далекий, удивительно четкий силуэт, проходивший неторопливо и размеренно в глубине любой перспективы «Фоунз». Как знать, или как не знать, воспользовалась ли Шарлотта действительной необходимостью съездить на Итон-сквер также и в других целях, и если да, то в каких именно? Во всяком случае, все это неизбежно становилось предметом обстоятельных раздумий, вошедших в последнее время в привычку у неутомимого маленького человека. Они стали такой же неотъемлемой его принадлежностью, как и вечная соломенная шляпа, как белый жилет и манера держать руки в карманах, как неторопливая походка и рассеянный взгляд сквозь пенсне, прочно сидящее на переносице. И еще одна деталь неизменно присутствовала на картине – отблеск шелкового шнура, нематериальной удавки, на которой он водил свою жену и постоянное присутствие которой Мегги так остро ощущала в свой последний месяц в поместье. Стройная шея миссис Вервер никоим образом не могла выскользнуть из петли, а другой конец длинной веревки – о, конечно, достаточно длинной, чтобы не стеснять движений! – был зацеплен за большой палец руки, крепко сжатой в кулак и спрятанной в глубоком кармане. Заметив существование этой тоненькой нити, можно было подивиться, какая магия ее сплела, каким веретеном ее спряли, но никак нельзя было усомниться в ее пригодности для выполнения назначенной ей задачи, а также в ее идеальной прочности. При одном только воспоминании у княгинюшки дух занимался. Сколько же ее отцу известно такого, чего она и до сих пор не знает!

Во время разговора с миссис Ассингем все это промелькнуло у нее в мозгу стремительными вибрациями. Ее мысль еще не завершила свой круговорот, когда Мегги обмолвилась о том, на что, по ее мнению, «должен» быть способен Америго в сложившихся обстоятельствах, и тут же почувствовала на себе изумленный взгляд своей приятельницы. Но Мегги не отступила.

– Он должен хотеть увидеться с нею, – я хочу сказать, отдельно от всех, как бывало раньше, – в случае, если она сама сможет это устроить. Он должен быть к этому готов, – сказала Мегги с мужеством глубокой убежденности, – он должен быть счастлив, он должен считать себя как бы под присягой, да и того еще было бы слишком мало для завершения такой истории! Иначе выходит, что он хочет отделаться совсем уже даром.

Миссис Ассингем почтительно возразила:

– Но зачем же, по-твоему, им непременно нужно снова встречаться отдельно от всех? Для какой цели?

– Для любой цели, для какой им будет угодно. Это их дело.

Фанни Ассингем звонко расхохоталась, после чего, не в силах сдержать восторга, выпалила свое неизменное:

– Нет, ты великолепна! Совершенно великолепна!