Я точно помнил, что накануне нашего с Львом Николаевичем знакомства мы, выпив лишнего с коллегами, горланили «Три белых коня», и фотокор Лукин, войдя в образ, тряс бубенцом в припевах на манер маракаса. А во время приборки я нашёл его закатившимся за кресло. После гостил москвич да заглядывал Голый с Колей-Васей.
Кто из них рылся в моих вещах, сейчас особенного значения не имело. Важнее было другое – бубенец стал уликой (наверняка, с моими пальчиками), подброшенной на место убийства.
И всё это провернули, скорее всего, для того, чтобы закрыть меня. Срок за убийство – немалый. Хороший предмет торга за инфу о местонахождении рук Венеры Милосской.
Главная беда заключалась в том, что никакой информации у меня не было. Что бы я сказал, случись им меня схватить? Что был на Липовой, что гора меня водила по склонам, как лунатика, и подкинула кусок мрамора геологу к костру?
Я допил кофе и упрямо тряхнул головой в надежде, что всё это морок, что всё это мне померещилось.
Не хотелось верить в то, что птахи больше нет. И самое подлое во всём этом было, что виноват, выходит, только один человек – я сам.
Жила бы она своей беззаботной жизнью, летала два раза в год в Италию и другие тёплые края, кружила бы головы мужикам – и была бы счастлива.
Лучше бы я никогда не перезванивал ей.
Прости, Александра Петровна.
Я взял бубенец, просунул в дужку зубочистку и потряс несколько раз рукой. Такой вот получился реквием по Розовому Фламинго.