Золотая клетка

Люк почувствовал, что из ушей и носа потекли горячие струйки крови, в то время как Восточное крыло Кайнестона взорвалось сверхновой звездой из стекла и света.

21

Аби

Рот был забит грязью и пылью, как если бы ее похоронили заживо. Аби поморгала, и это причинило боль. Песок царапал глазные яблоки, но она продолжала моргать до тех пор, пока не полились слезы, смывая его. Даже дышать было трудно. Казалось, ноздри, рот и легкие расцарапали тысячи крошечных игл.

Может она пошевелиться? Да.

Что случилось?

Был взрыв.

Люк застрелил канцлера.

Память нахлынула потоком, неся с собой, как прилив после кораблекрушения – обломки, обрывочные картины ужаса.

Она не видела самого момента выстрела. Они услышали звук выстрела, и Дженнер побежал посмотреть, что случилось.

И только когда начала кричать Эвтерпа Парва и люди стали падать на пол, Аби увидела Люка. Брат, забрызганный кровью, с недоумением глядел на кровавое месиво, которое только что было канцлером Зелстоном. В руке он держал пистолет.

Взрыв Восточного крыла был ничто по сравнению с поступком Люка.

Аби закашлялась и села. Где брат? Его надо найти.

Она с трудом поднялась на ноги и огляделась. Картина была настолько ужасной, что Аби на несколько мгновений забыла о Люке.

В новостях показывали военные действия в каких-то отдаленных уголках планеты: на границе между Мексикой и США; на островах в западной части Тихого океана, которые обстреляли поочередно японцы посредством Дара и русские ядерными ракетами. Безоговорочная победа режимов, обладающих Даром, над их Бездарными противниками показывалась в подробностях. Но смотреть на жестокое уничтожение людей на экране и самому оказаться в эпицентре трагедии – не одно и то же.

Повсюду лежали тела. И Восточное крыло Кайнестона превратилось в руины.

Аби и все несколько сот парламентариев и рабов были погребены под обломками. Над головой простиралось ночное небо. Оседала пыль. Аби показалось, что это пепел, и она огляделась, пытаясь понять, где горит, и только тогда увидела, что каменная стена дома тоже снесена, словно ее сдуло ветром.

Щебень и большие куски кирпичной кладки были разбросаны – так Либби, играя, разбрасывает свои маленькие кубики. Но этого, должно быть, показалось недостаточно, и часть кирпичной кладки была стерта в пыль. Оседала именно эта пыль, и именно эту пыль Аби ощущала во рту.

Она отшатнулась, увидев в нескольких метрах свой планшет и рядом с ним – руку, торчавшую из-под огромной бронзовой двери, теперь лежавшей плашмя на земле. Пыль слегка припорошила руку. И ее можно было принять за руку статуи, если бы не струйка ярко-красной крови, которая бежала из-под рукава. Бедный церемониймейстер. Весь вечер Аби простояла буквально в метре от него.

Подумав, что вся ее семья должна была уцелеть, Аби облегченно выдохнула, и на мгновение от этого закружилась голова. Мама весь вечер провела у экономки – они там устроили импровизированный пункт первой медицинской помощи. Отец возился с каким-то генератором где-то далеко от центрального дома. Дейзи сидела в коттедже с Либби. Будь они здесь, они могли бы погибнуть.

И вдруг весь мир враз завопил.

Это у Аби отложило уши. Она потрясла головой и поморщилась. Должно быть, взрыв оглушил. До этого момента от шока она этого просто не замечала.

Металлический каркас Восточного крыла был разорван в клочья, его массивные балки сплющены и раздроблены отчаянным всплеском Дара Эвтерпы Парвы. Металл валялся искореженной грудой, как кости, обнаруженные археологами во время раскопок на месте убийства, совершенного много веков назад.

Под руинами в беспорядке лежали тела, вернее, то, что от них осталось, – жидкие сгустки плоти, отдельные конечности, кости, сломанные, словно тонкие прутики. Аби увидела руку, несомненно женскую, свернувшуюся, как новорожденный, еще голый детеныш какого-то животного; она лежала рядом с мужской, большой, как медвежья лапа, в черной униформе обслуживающего персонала.

Большинство Равных оказались живы.

Аби наблюдала, непроизвольно завороженная, как девушка чуть старше ее осматривала свои травмы. Она была одета в лохмотья, оставшиеся от алого вечернего платья, и от каждого ее движения казалось, что алые лоскуты выполняют приседания, но достать руками пальцы ног она не могла – пальцев на ногах не было. Ступня левой ноги, все еще обутая в изящную золотую туфельку на шпильке, лежала в полуметре, держась только на тонких сухожилиях. Правая нога была распорота до кости обломком шпиля, который, как окровавленный кинжал, валялся неподалеку.