Золотая кровь

*Инициированный эйфайр — вымышленный термин. Инициация — процесс пробуждения способностей и физиологических изменений человека (изменения цвета глаз и т. д.)

*Пендехо — (латиноамериканский сленг) дурень, тупица.

*Медиатор — вымышленный термин из мира эйфайров. Медиация — способность ставить блок чужому воздействию, а также зеркально его отражать.

Глава 3. Сеньор Виго и Морис «Мавр» Серебряная пуля

Этот город Виго де Агилар любил и ненавидел всем сердцем.

Он не был здесь уже давно, и всё, что связывало его с Акадией сейчас, это, пожалуй, только воспоминания о Вилла Бланко, большом особняке семьи Агиларов на авенида де Майо, самой престижной улице Верхнего яруса. Ещё, наверное, вечно недовольное лицо отца и его раздраженный тон, и запах ромний, цветущих в саду. Временами этот запах вызывал дикую головную боль, или, может, в этом была виновата гнетущая атмосфера дома? А может, плохая наследственность, доставшаяся ему от матери? Так часто любил повторять отец…

Последние годы, живя на севере, Виго редко вспоминал об Акадии. Но сегодня этот город восставал перед ним из небытия, собираясь из множества обрывочных воспоминаний, которые, словно разноцветные стёклышки в трубке калейдоскопа, сложились в яркую картинку, едва на траверзе правого борта «Барбареллы» появился высокий голубой маяк, стороживший вход в лагуну.

Акадия. Город на холмах…

Бесконечная череда мигреней, что мучила его в детстве, тошнотворный густой аромат жакарандовых деревьев, цветущих в сезон дождей, смрад лагуны и какофония запахов летнего рынка: жареных орехов пекан, гвоздики, паприки и корицы…

Почему-то запахи вспомнились первыми. Обрушились, словно шторм, срывая пелену с прошлого. Потом вернулся и приторный вкус дешёвого рома, сдобренного патокой, который он пил в кантинах на Руж−Аньес, куда убегал из дома назло отцу. Вспомнились горячие страстные танцы на мостовой прямо перед входом в заведение доньи Кастеро…

Он любил гитарные переборы уличных марьячи* и стук каблуков танцовщиц, стрельбу по кокосовым скорлупкам, шум рынка и крики торговок, запах краски и тишину студии, в которой мать рисовала свои картины, полные какого-то притягательного безумия. Уроки своего учителя фехтования и его жизненные принципы, которые научили его гораздо большему, чем все нотации отца.

Как давно это было…

Этот город, словно бутылка рома, первые глотки которого всегда дарят радость и заставляют хотеть, любить и желать, а вот последние приносят только тошноту и глубокое похмелье.

— Ну вот, прибыли наконец-то! Аллилуйя! — буркнул стоявший рядом Морис, хлопая ладонью по поручню и вырывая Виго из внезапно нахлынувших раздумий. — Все кишки к чертям оставил за бортом. Думал, не доплывём. Господь всемогущий, я сойду когда-нибудь на эту чёртову землю, а?

Морис всю дорогу невыносимо страдал от качки.

Постепенно сбавляя ход, «Барбарелла» плавно подходила к пирсу, и на набережной уже можно было разглядеть в толпе отдельные лица. А ещё шляпы, приветственно взлетающие в воздух, и оранжевые куртки портовых работников, замерших в ожидании у швартовочных кнехтов. Разномастная толпа: встречающие, провожающие, носильщики, кучера, пара жандармов, почтовые служащие с тележками…

Морис радостно нахлобучил шляпу и направился к выходу, собираясь одним из первых покинуть ненавистный пароход. А вот Виго на берег не спешил. И когда «Барбарелла», устало шлёпая по воде лопастями, наконец, пришвартовалась к шумной акадийской набережной, он ещё долго стоял на палубе, наблюдая за вереницей людей, торопливо идущих по сходням. Ему не хотелось спешить на встречу с этим городом, полным грустных воспоминаний, боли и разочарований. Ступить на гранит набережной всё равно, что одним движением отодрать повязку, намертво присохшую к ране.

Но висок уже отозвался тупой пульсирующей болью, напоминая об одном — он дома.

− Ну, здравствуй, родина, − пробормотал Виго, с прищуром глядя на холмы, по низу которых, словно ласточкины гнёзда, прилепились многочисленные домишки бедных кварталов.

Центральный холм Уэбро, словно гигантский акулий плавник, рассекал город надвое, глубоко вдаваясь в лагуну. По левую сторону у его подножья ютились бедные иберийские кварталы, а по правую — такие же улицы каджунов. А над ними, на самой вершине, на фоне далёких белоснежных гор парила огромная каменная статуя Спасителя, раскинув над холмами руки, будто обнимая ими своих нерадивых детей.

— Эй, хефе*, ну чего мы ждём? Мои ноги, слава богу, приросли к земле, и теперь желудок требует какой-нибудь жратвы, и срочно! За столько-то дней! — крикнул Морис с набережной, снял шляпу и принялся ею обмахиваться.