Золотая лоция

От еды Рагдай отказался. Он отдал два безана Крозеку и стал слушать. Псарь говорил неохотно, подолгу подбирая слова и косясь на варяга. В позапрошлый месяц трав, в голод, когда лютичи убивали своих вождей, чтобы хоть как то смягчить гнев богов, а золотую, серебряную утварь резали на куски, для обмена на хлеб, Крозек покинул Вук, оставив семью на попечение брата и дядей. Он добрался по реке до города Дрававитца, где в предгорьях между Малой Одрой и истоками Вислы ещё жили хорваты. Там знали толк в украшениях. Молодые женщины носили кольца на пальцах ног. Многие старейшины приходили к нему, и он делал золотые с рубинами навершия для посохов, в виде зверей покровителей. Проповеднику Иону из Утрехта отлил серебряное распятие в честь победы ромеев над персами и освобождения Иерусалима. А по просьбе полокского вождя чеканил поддельные безаны. Однажды, когда он ночью остался один, в очередной раз отправив помощников в Вук с едой для семьи, его схватили торговцы фризы, вывезли за Карапаты через Белобогский перевал и продали аварам. Люди хана Ирбиса повезли его в колодках на юг…

Крозек замолчал, снял козью шапку, обнажая багровое клеймо на лбу: два зигзага из одной точки, похожие на трёхконечную вершину горы. Потом он откинул со щеки засаленную прядь русых волос, показывая страшные ошмётки на том месте, где должно было быть ухо.

— Это и отрезанные пальцы — ещё не всё, что они делали со мной. — Псарь поднялся, держась за горло, словно что то душило его. — Я пойду облегчиться. В животе полно молока. — Он пошатываясь вышел во двор.

Рагдай повернулся к варягам и увидел, что они блаженно спят, подперев затылками тёплые камни печи. Почуяв его взгляд, Вишена открыл глаза и некоторое время тупо смотрел в раскосы крыши:

— Стребляне, поглоти их Хвергельмир, всю ночь раков ловили. Буду спать, кудесник. Всё равно я едва знаю по фризски. Буди.

Вернулся Крозек, угрюмый пуще прежнего:

— На том берегу дым. Полоки лес палят. Видно, и впрямь хотят тут осесть. Твои попутчики умерли?

Неудачно изобразив усмешку, он, кивнув на варягов, сел и продолжил свой рассказ:

— Потом, на обратном пути, когда полз на брюхе как змея, узнал названия тех проклятых мест: Грон, Сомешь, Железные Ворота, Олт. Перешли горы, потом Данай, опять горы. Капаган, как его называли авары — «город из шкур», там меня приковали к бревну. Однажды вместе с бревном бросили в Маницу. Для потехи. Заклеймили. Рядом было много чеканщиков разного племени. Работали день и ночь. Набирали сбруи, обкладывали рукояти, лили кольца, тянули нить. Клянусь Белым Филином, золото текло рекой. Чистое, очень чистое. Его привозил всегда сам Ирбис хан. Он был зверь. Часто приезжал на повозке, запряжённой голыми вендскими девушками. Кнут был самым малым для них. Ирбис и воины даже не снисходили до того, чтобы обесчестить их. Насаживали на кривые мечи, вынимали пальцами глаза, отрезали мясо от ещё живых и кормили собак, может, ели и сами. Однажды, когда потребовалась кожа, чтоб давить рисунок на серебряном листе, принесли ворох нежной, как шёлк, кожи — человеческой. Так было целую вечность. Я исхудал. Просвечивали кости. Выпадали зубы, волосы лезли клочьями, тело гнило, словно я стал трупом. Потом пошёл снег. Двое сирийцев умерли от холода. Начали говорить, что венды восстали, а Само Богемский с сильным войском перешёл Тису и уже идёт вдоль Даная. Нас погнали по горам вдоль Маницы. Многие умерли. Остальных кинули в пещеру, рядом с заброшенным селением. Клянусь Белобогом, всё золото аваров было там. Было, наверное, время валежника, когда мне удалось расковаться. Поймали. Отрезали уши, пальцы, потом, поняв, что работать не смогу, решили для потехи рвать лошадьми. Не успели привязать ко второй, как первая понесла. Белый Филин выстелил мне дорогу палой листвой, смочил дождём, сделал так, что ремень разорвался. Белобог плеснул в яму воды из разлившейся Маницы. Из этой ямы пили аварские кони и черпала воду погоня, а я умирал на дне, дышал через стебель камыша. Потом ел лягушек, змей, выпавших птенцов. Не умер. Когда смог стоять, пошёл обратно. Пришёл. Дядья, брат, старший сын умерли от голода…

Со двора донёсся грохот и треск дерева, будто молотом били в ворота. Завизжала свинья, взбесилась псарня. В дверях появился озлобленный Чест: подол лосиной шкуры подоткнут за пояс, в руке короткий лук со вложенной стрелой.

— Трое именем маркграфа ломают ворота. Бить их?

— Скажи, что всё заплачено, — сказал Крозек.

Проснулся Эйнар:

— Шторм?

— Шторм? — переспросил Вишена и ошалело вскочил.

— Это не люди Гатеуса. Бить? — сказал Чест, оглядываясь.

— Проска, беги на двор, спрячь мать. Чест, перелезь к Серту, к Оврелию, хотя нет, Оврелия три дня как нет, зови всех! — В глазах Крозека появился блеск, как во время боя собак. Псарь вытащил из под скамьи свою палицу, уставился на Рагдая. — Поможешь?

Рагдай неопределённо пожал плечами и ощутил, как возникает в Крозеке желание обрушить палицу на его голову.

— Все фризы такие — торговцы… — не разжимая рта, прошипел Крозек, следя, как варяги вываливаются во двор.