Золотая Орхидея (СИ)

— Я бежал тогда… Золотая Орхидея… мой единственный шанс, хоть отчасти, искупить вину… я отдал его ей… и вынужден вновь отдать, — продолжил он так же медленно, прикладывая усилие, чтобы выговорить каждую фразу.

— Коуршан, Руна сделала такой выбор ради всех Живущих. Ты бы не смог ничего изменить, — спокойно сказала Кимера.

Священник тяжело вздохнул. Жар спадал. Пережив волну удушающего гнева, он ответил:

— Я многое мог. Просто ты не знаешь. Приведи ко мне Руми. Если так хочешь, я поговорю с ней.

Кимера удалилась, и тогда Руми вышла из укрытия. На руке остался след от горячего камня. Коуршан вновь смерил Руми ледяным взглядом, нисколько не выказав удивления её присутствию.

— Если так меня ненавидите, то прогоните! Родители больше не заплатят за меня, вас теперь ничего не сдерживает! — крикнула она.

Коуршан молчал. Руми, захлебываясь от злости, продолжала:

— Чего ждете?! Я вам мешаю, стою между вами и Орхидеей! Не будет меня, великая Руна вернется! Зачем размениваться на мою жизнь!

И тут она зарыдала, оценив тяжесть своих слов. Истинно, что её судьба — мелочь в сравнении со спасением Руны. Осознавать свою ничтожность, питаемую ненавистью Коуршана — пытка. Он ещё молчал, но тень сочувствия проскользнула по его лицу.

— Руми, Руми, что с тобой? Успокойся, всё не так, — мать Кимера бросилась к ней, пытаясь утешить. На крики стянулись и остальные служители.

— Я часто хожу к Аэлун и преклоняюсь перед её силой и воинственностью! — глядя прямо в глаза Коуршану, произнесла Руми. — Я брала её серебряный меч и тренировалась с ним! И у меня давно есть свой!

Служители замерли в немом ужасе, не зная, что делать. Кимера, опустив голову, отошла от воспитанницы. Руми же не сомневалась, что признание во всеуслышание вынудит Коуршана прогнать её. В этот миг ей стала безразлична её участь. Пусть она умрет, когда силы её пробудятся, но не останется здесь — брошенная и ненавидимая.

Они стояли друг напротив друга — пылкая наивная юность против мрачной зрелости, полной тягот и лишений. Горячий гнев против холодной ненависти. Никто не смел касаться напряжения, что царило между Руми и Коуршаном. Годы скрываемой боли наконец хлынули мутным потоком, не оставляя места пониманию и привязанности.

— Все прочь, — сказал, наконец, Коуршан. — Ты тоже, — обратившись лично к Кимере.

Желающих перечить не нашлось. Зал опустел. Коуршан словно сам устал от чувств, тяготивших его душу столь долго. Чтобы оставить их позади, сказал:

— Меч у тебя заберут. Ты же остаешься в храме до дня пробуждения своей силы, а после исцеления иди, куда хочешь. Ты ведешь себя недостойно ни служителей храма, ни своей семьи, ни нашего народа. Твои родители всё отдали, чтобы спасти тебя, и их стараниями Орхидея зацвела.

Руми не поверила. Столько лет ожидания, домыслов и пересудов, и вот она расцвела, таинственная Орхидея, шанс на продолжение жизни. «Я отдал его ей… и вынужден вновь отдать», — эти слова ядом разливались в сердце Руми, не давая смирить гнев. Она быстро покинула зал. «Неблагодарная богохульница», — услышала вслед. Священники расплавят её меч — доказательство того, что Руми что-то из себя представляет. Этого нельзя допустить. Руми бежала всё быстрее, пока не оказалась перед заветными дверьми. В комнате уже поджидала мать Кимера.

— Уходите, матушка! Я хочу побыть одна!

— Хватит всем меня гнать отовсюду, — сурово ответила Кимера, — Руми, я хочу помочь. И тебе, и Коуршану.

— Мне нельзя помочь. Я проклята. Пройдя через невыносимую боль, я останусь изгоем. Много раз я слышала, что среди фениксов мне не будет места. Так дайте мне уйти сейчас! Я заберу свой меч и пойду жить к драконам! А если и не к ним… Просто оставьте мне меч и дайте уйти.

— Если ты уйдешь сейчас, то всё, что сделали твои родители, сделал Коуршан, всё, через что ты прошла потеряет смысл.

— Не хочу слышать больше про Коуршана, — злобно ответила Руми. — Он ненавидит меня за то, что я здесь. Если хотите помочь, то отпустите меня, оставьте Орхидею ему.

В тусклом свете померкшего дня Кимера, в развевающихся серых одеяниях, походила на призрака, который в скорби не может найти покоя. На тонкой руке серебряный перстень с круглой печатью Сингардилиона казался тяжелым. Кимера молчала, давая воспитаннице ещё раз подумать и осознать, действительно ли она хочет того, о чём говорит.

— Руми, — наконец, заговорила Кимера, уловив, что её ученица колеблется, — ты ошибаешься. Коуршан сам принял решение спасти тебя и никогда не сомневался, что сделает это снова. Он считает свой выбор правильным. В Коуршане много ненависти, но не к тебе. Он винит себя за судьбу своих друзей и всех жителей Мелеха. Справедливо или нет — каждый судит сам. Соглашусь, что Коуршан чёрств и резок, но попробуй понять его. Наверное, и тысячи Орхидей будет недостаточно, чтобы исцелить его душу до конца, но возможность сохранить жизнь стоит и тонны мертвых камней храма, и бесплотные мечты, и божественного дара — так он считает.