Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

Однако, говоря о привилегированных условиях работы в Торгсине, не следует забывать о различии центра и глубинки. Социальная иерархия 1930-х годов определялась не только принадлежностью к власти и армии или вовлеченностью в индустриальное производство, но и географией проживания. Жалобы управляющих контор и директоров магазинов свидетельствуют, что чем дальше от столиц, тем больше привилегий работников Торгсина оставалось на бумаге. Выплату зарплаты задерживали[1112]. Пайки выдавали нерегулярно и не всем, их ассортимент и качество на периферии существенно уступали пайкам торгсиновских работников в крупных городах. Иначе и быть не могло, ведь «золотые» пайки составлялись из тех продуктов, что были в наличии в самом магазине, а снабжение «глубинных» торгсинов было повально плохим. Кроме того, голодных мало прельщали торгсиновские деликатесы. Вместо дорогой пшеничной муки, сыра, копченостей, туалетного мыла, которые покрывали львиную долю стоимости пайка, но не могли накормить семью, люди просили дать им побольше дешевой ржаной муки, крупы[1113]. В 1933 году правительство ввело в Торгсине дифференциацию пайков, которая зависела от выполнения плана[1114]. Сдельщина больно ударила по работникам мелких магазинов в отдаленных районах, где из-за ограниченного количества покупателей валютный план хронически не выполнялся. «Как можно перевести пробирера на сдельщину, если его работа зависит от сдатчиков ценностей? – восклицал один из директоров. – Есть сдатчики – работает, нет – сидит без дела»[1115]. Положение усугублялось и тем, что торгсиновский паек не полагался членам семьи – иждивенцам. Поскольку по правилам существовавшей в то время карточной системы иждивенцы должны были снабжаться тем предприятием, на котором работал главный «кормилец», при отказе Торгсина их снабжать иждивенцы оказывались без пайка. В 1933 году работники универмага Торгсина в Жиздре жаловались на то, что «недоедают», «медленно убивают себя», и просили перевести их на общее централизованное снабжение, установленное для государственных предприятий. Просьбы перевести с торгсиновского пайка на паек невалютных государственных предприятий приходили и из других регионов страны[1116].

Материалы региональных контор, с которыми мне пришлось работать – Западной, среднеазиатских и Северо-Западной, – свидетельствуют о высокой текучести и кризисе кадров на периферии[1117]. Из-за нехватки людей брали на работу кого придется: престарелых учили отмерять и считать, колбасники работали в парфюмерии[1118]. Пытаясь поправить положение, Правление присылало на подмогу работников из Москвы, но удержать их в глубинке было почти невозможно. В этой связи интересен случай с управляющим Туркменской конторы Торгсина Чижовым, который по путевке Правления приехал с группой москвичей налаживать дело Торгсина в Средней Азии. Вскоре в Правление понеслись донесения о провале. Они сообщали об «упадочном настроении» москвичей и «желании всех вернуться в Москву». Но особое возмущение вызывал сам новый туркменский управляющий – Чижов, который отказался заниматься делами, со всеми переругался, запугивал подчиненных «подвалом», а то и вовсе грозил «покончить с собой или кого-нибудь зарезать». По мнению доносивших, своим поведением Чижов хотел ускорить отзыв из Туркмении, заявляя недовольным: «если я Вам не нравлюсь, как руководитель, то отправьте меня обратно в Москву». Он якобы даже просил чернить его перед Правлением, чтобы поскорее сняли с работы[1119].

Не все дурили, подобно Чижову. Кто-то уходил в запой, кто-то просился на лечение. Архивные документы объясняют причины отчаянного поведения людей. Огромная нагрузка ложилась на плечи организаторов Торгсина в регионах – работа на износ, нервное истощение, обострение болезней. Из-за нехватки жилья – Чижов, например, должен был «сожительствовать» в комнате с другим москвичом – посланцы Правления не могли привезти с собой семьи[1120]. В конце 1933 года некоторые региональные конторы стали открывать краткосрочные курсы, чтобы готовить для себя кадры на месте, но Торгсину не хватило времени, чтобы решить кадровую проблему[1121].

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное