Однако, говоря о привилегированных условиях работы в Торгсине, не следует забывать о различии центра и глубинки. Социальная иерархия 1930-х годов определялась не только принадлежностью к власти и армии или вовлеченностью в индустриальное производство, но и географией проживания. Жалобы управляющих контор и директоров магазинов свидетельствуют, что чем дальше от столиц, тем больше привилегий работников Торгсина оставалось на бумаге. Выплату зарплаты задерживали[1112]
. Пайки выдавали нерегулярно и не всем, их ассортимент и качество на периферии существенно уступали пайкам торгсиновских работников в крупных городах. Иначе и быть не могло, ведь «золотые» пайки составлялись из тех продуктов, что были в наличии в самом магазине, а снабжение «глубинных» торгсинов было повально плохим. Кроме того, голодных мало прельщали торгсиновские деликатесы. Вместо дорогой пшеничной муки, сыра, копченостей, туалетного мыла, которые покрывали львиную долю стоимости пайка, но не могли накормить семью, люди просили дать им побольше дешевой ржаной муки, крупы[1113]. В 1933 году правительство ввело в Торгсине дифференциацию пайков, которая зависела от выполнения плана[1114]. Сдельщина больно ударила по работникам мелких магазинов в отдаленных районах, где из-за ограниченного количества покупателей валютный план хронически не выполнялся. «Как можно перевести пробирера на сдельщину, если его работа зависит от сдатчиков ценностей? – восклицал один из директоров. – Есть сдатчики – работает, нет – сидит без дела»[1115]. Положение усугублялось и тем, что торгсиновский паек не полагался членам семьи – иждивенцам. Поскольку по правилам существовавшей в то время карточной системы иждивенцы должны были снабжаться тем предприятием, на котором работал главный «кормилец», при отказе Торгсина их снабжать иждивенцы оказывались без пайка. В 1933 году работники универмага Торгсина в Жиздре жаловались на то, что «недоедают», «медленно убивают себя», и просили перевести их на общее централизованное снабжение, установленное для государственных предприятий. Просьбы перевести с торгсиновского пайка на паек невалютных государственных предприятий приходили и из других регионов страны[1116].Материалы региональных контор, с которыми мне пришлось работать – Западной, среднеазиатских и Северо-Западной, – свидетельствуют о высокой текучести и кризисе кадров на периферии[1117]
. Из-за нехватки людей брали на работу кого придется: престарелых учили отмерять и считать, колбасники работали в парфюмерии[1118]. Пытаясь поправить положение, Правление присылало на подмогу работников из Москвы, но удержать их в глубинке было почти невозможно. В этой связи интересен случай с управляющим Туркменской конторы Торгсина Чижовым, который по путевке Правления приехал с группой москвичей налаживать дело Торгсина в Средней Азии. Вскоре в Правление понеслись донесения о провале. Они сообщали об «упадочном настроении» москвичей и «желании всех вернуться в Москву». Но особое возмущение вызывал сам новый туркменский управляющий – Чижов, который отказался заниматься делами, со всеми переругался, запугивал подчиненных «подвалом», а то и вовсе грозил «покончить с собой или кого-нибудь зарезать». По мнению доносивших, своим поведением Чижов хотел ускорить отзыв из Туркмении, заявляя недовольным: «если я Вам не нравлюсь, как руководитель, то отправьте меня обратно в Москву». Он якобы даже просил чернить его перед Правлением, чтобы поскорее сняли с работы[1119].Не все дурили, подобно Чижову. Кто-то уходил в запой, кто-то просился на лечение. Архивные документы объясняют причины отчаянного поведения людей. Огромная нагрузка ложилась на плечи организаторов Торгсина в регионах – работа на износ, нервное истощение, обострение болезней. Из-за нехватки жилья – Чижов, например, должен был «сожительствовать» в комнате с другим москвичом – посланцы Правления не могли привезти с собой семьи[1120]
. В конце 1933 года некоторые региональные конторы стали открывать краткосрочные курсы, чтобы готовить для себя кадры на месте, но Торгсину не хватило времени, чтобы решить кадровую проблему[1121].