Золото и мишура

По мере того как укреплялось влияние Крейна в Чайнатауне, возрастали и его доходы от недвижимости в том же китайском районе Сан-Франциско. Он построил себе на Грант-авеню особняк в китайском стиле, разбил возле дома сад и окружил его высокой сплошной стеной, в которой были сделаны трое ворот. Крейн утвердился как влиятельнейший китаец в Сан-Франциско, но он не был склонен демонстрировать свою реальную власть, предпочитая обращать к миру скромный фасад. Круглые сутки бойцы Суэй Синг охраняли особняк и территорию возле него, что отнюдь не говорило о том, что особняк этот — твердыня «закона и порядка». Но полиция Сан-Франциско предпочитала смотреть сквозь пальцы на то, что сама же считала «неотъемлемой частью криминальных тенденций этих «языческих китаезов». Десять тысяч китайских крестьян были привезены сюда из Кантона по цене сорок долларов за голову (что, кстати, приносило весьма ощутимый доход пароходным линиям Кинсолвинга); этих китайцев использовали в качестве рабочей силы при постройке трансконтинентальной железной дороги через горы Сьерра-Невады. А по завершении строительства в 1869 году они были вынуждены поселиться в китайском районе Сан-Франциско, увеличив и без того многочисленное население Чайнатауна. Ненавидимые и презираемые большинством белых, бедные кули (что по-китайски означает «грязная работа») шныряли по улочкам Чайнатауна в поисках какой-нибудь работы, женщин и тайных опиумокурилен. Поскольку количество китайцев-мужчин в Сан-Франциско существенно разнилось от количества китайских женщин, импорт «певичек» — девочек для утех — явился очевидным ответом на не менее очевидную проблему. Вместе с «поднебесными» шлюхами в город прибыл и опиум. Не случайно многие «круглоглазые» считали Чайнатаун рассадником заразы. Китайцы, оказавшиеся в окружении совершенно иной, чуждой им культуры, вынужденные учить трудный для них язык, начали сплачиваться в тонги — общины, которые могли бы помочь им выжить во враждебной Америке.

Даже в пору юности Крейн уже понимал, что тонги — это путь к власти. Имея деньги, «черный пояс» тэквондо и железную волю, Крейн очень скоро стал главой весьма сильной тонги Суэй Синг.

Но в Чайнатауне был кое-кто, кто собирался уничтожить подпольного хозяина Сан-Франциско.

— Кай Йи, эта записка прислана вам с Ноб-Хилла, — сказал Ли Ванг Ю, второй после Крейна человек в тонге и его же спарринг-партнер в военных тренировках. Крейн в этот момент медитировал в гимнастическом зале своего особняка, поскольку среди прочего занимался также и йогой. Взяв из рук Ли письмо, открыл его и прочитал:

«Моя единственная любовь!

Сердце мое исполнено печали. Я потеряла своего обожаемого отца, а теперь вот новая беда. Матушка убеждена, что именно ты виновен в гибели молодого хоп-синга. О, любовь моя, я-то ведь знаю, что матушка не права, но никак не могу убедить ее в твоей невиновности. К сожалению, в течение нескольких последних лет она все более ожесточалась против тебя. И вот теперь она категорически запретила мне даже видеть тебя, и я не знаю, что мне делать.

Когда десять лет назад ты пришел к моей матери и рассказал ей, что дал моей настоящей матери, Чинлинг, обещание научить меня китайскому языку и культуре, поскольку они часть моего наследия, ты изменил всю мою жизнь. Мать была против, но я пришла к тебе охотно, преисполненная радости. Когда ты обучал меня премудростям и красоте китайской культуры — это было как сладостный дождь, который взлелеял цветы мыслей и чувств в моей душе и моем сердце. Но в то же самое время, возможно, даже и не отдавая себе отчета, ты посеял во мне зерна сомнения. Если бы ты только знал, сколь тяжело мне было видеть различие между миром моих родителей и твоим миром, к которому по рождению принадлежу также и я.