Золото Югры

Но тут в стороне, где сидели английские шхуны, сверкнул огонь, потом по-над землей ударило, и два дерева на Березовом острове со стоном и скрипом повалились на землю, калеча другие деревья.

– Тяжко нам станется, когда завтра солнце взойдет, – сказал Хлыст. – Пошли, ребята, укроемся в таборе.

Опять у шхун сверкнули узкие языки огня. В сторону Березового острова снова пальнули пушки. Но потом все стихло до утра.

* * *

Перебежчики Никола Сужин да Самарин совсем выдохлись, качая рычаги помпы. Вода держалась на одном уровне и до конца не уходила. В дыры пробоин обязательно и упрямо вливалась свежая вода.

В трюм с фонарем спустился боцман, потопал ногой по воде. Под водой в свете его фонаря виднелись крупные камни – балласт.

Боцман повернул красное лицо к перебежчикам:

– Давай, давай!

И ушел.

Самарин тут же бросил ручку помпы, отошел к канатному ящику и упал на канаты. Лежал бездвижно. Никола Сужин подошел к напарнику, потрогал лоб. Лоб Самарина горел огнем. Простуда опасная. Проклятые англы! Ведь загоняют до смерти! А куда было подаваться тогда, на пустом берегу, когда они с Самариным, сбежав от атамана Хлыста, решили пробиваться к людям?

Куда пробиваться, к каким людям? Пустыня лежала вокруг, куда смотрел глаз. До самого горизонта – пустыня. Так что корабли англов были им, Сужину да Самарину, как воскрешение из мертвых…

Никола тронул Самарина. Тот не дернулся. Видать, лишился сознания, так сильно простывши.

Самарин, как и Никола, перед бегством с брига надел новую солдатскую форму немецких пехотинцев. Китель той немецкой формы имел как бы для красоты вставные плечи. В те вставные плечи они с Самариным тайком зашили по десять больших и тяжелых, как куриное яйцо, иноземных золотых монет, украденных у этого сумасшедшего боярского сына Макара.

Никола прищурился, оглядел трюм. Все матросы, даже свободные от вахты, авралили на палубе.

Никола осторожно прощупал левое плечо самаринского мундира, нашел утолщение. Достал нож и осторожно вспорол нащупанное место. Выдавил из пакли, сунутой портными под материю, два золотых кружочка.

Пока хватит.

Никола прошел по темному трюму до люка на палубу, поднялся по лестнице и заорал:

– Боцман!

Медленным шагом подошел боцман:

– Напарник – больной, – сказал Никола по-русски. По-немецки добавил: – Кранкен.

Ему приходилось батрачить в рижских окрестностях, он кое-как мог говорить на прибалтийских наречиях.

Боцман спустился в трюм. Ощупал бездвижного Самарина.

– Рому дай, – сказал Никола, – рому и пожрать.

Пожрать Никола изобразил, как обычно изображают. И увидел, что боцман перекладывает ручку корабельного фонаря из правой руки – в левую. Сейчас ударит. Никола вздохнул, вытянул вперед ладонь, на которой лежал желтый кружок монеты.

Боцман от удивления потопал ногами, хлюпая трюмной водой.

Взял монету, взвесил в ладони, куснул. Потом сунул фонарь Николе – подержать. Судно качало, Николе самому надо было держаться. Он взял и поставил фонарь на бочки, накрепко принайтованые в носу шхуны и накрытые досками и мокрой тканью.

И тут же получил от боцмана кулаком в лоб.

– Порох! – прошипел боцман, ухватывая фонарь с бочек. – Хальт, хальт!

И поднялся наверх, на палубу.

«Хальт» – это, наверное, «ждать».

И точно, через время боцман снова спустился в трюм с бутылкой, до половины заполненной желтой жидкостью. Еще он принес два матросских сухаря и кусок соленого бочкового сала.

Никола тут же вытащил пробку из бутылки и глотнул прямо из горлышка. Ром он пробовал, и не раз, поэтому обрадовался, что боцман его не обманул. Потом укусил матросский сухарь и сломал зуб. Боцман вырвал сухарь из рук Николы, пополоскал его в воде и снова подал. Никола зажмурил глаза от обиды и от отчаянного желания воткнуть нож в толстый живот боцмана.

Он подождал, пока англичанин поднимется из трюма, и только тогда стал потихоньку вливать ром в сухой рот Самарина. Влил пять глотков, больше не успел. В трюм скатились два матроса, свирепо ругаясь, отобрали бутылку у Николы, выпили ее и ухватились за ручки помпы. Та заскрипела, и руганью заскрипели моряки.

Никола Сужин догадался, что ругают их с Самариным.

* * *

Когда показалось солнце, Макар разбудил Молодшего Ерошку.

– Лезь на сосну, сымай стяг. Уходить будем.

Тут же от голосов у костра проснулся и Хлыст.

– Да, надобно уходить, – подтвердил он. – Не дразни гусей, если гуси чужие. Ведь их убивать придется.

За половину часа покидали имущество с берега на бриг, Ерошка сбросил с мачты березку и привязал там стяг с изображением Спасителя.

Над водой стоял туман и стоял пластом. Воду видно, стяг видно, а посередке – серая муть. Зато слышно было далеко.

Хлыст прислушался. В стороне англичан орали.

– Чего орут? – спросил Хлыст у Макара.

Макар совершенно не мог разобрать морского языка англов. Вроде только ругались. Да упоминали длинное полотно ткани. Это Макар разобрал.

– Куда-то тянут длинную ткань.

– Так. Заводят пластырь… Ну, они еще провозятся с ремонтом днища дня два.

– Кого заводят? – спросил Макар, наблюдая, как Рыжебородый ватажный шкипер вертит рулевым ручагом, выводя бриг на правый галс.