Золото Югры

Сужин с тоской слушал иноземное непонятное бормотанье. Эх, сюда бы сейчас православного попа!

– Да иди ты от меня, – прошептал Никола, – я другой веры.

Для верности слов он сильно толкнул падре. А Винченто решил, что печальный моряк желает целовать крест, болтающийся на его груди. Падре даже не обратил внимания, что тот говорит непонятные слова.

– Давай, давай, целуй крест благословенной нашей Церкви! – закричал падре и стал тыкать четырехконечным нагрудным крестом в лицо Сужину.

Никола развернулся и саданул падре в ухо. Священник упал. Матросы опять захохотали. Подбежавший боцман пнул Николу в живот, тот согнулся от боли. И так, согбенного, боцман погнал Сужина по палубе. Вторым ударом сапога англ сбросил Сужина в трюм.

Когда разъяренный боцман поднял голову от темной дыры в трюм, перед ним стоял улыбающийся падре Винченто. Он держал перед собой нагрудный крест. Сладко пропел, а не проговорил:

– И ты грешен, сын мой! Покайся…

Боцман издал свирепый рык, схватил Винченто поперек огромного живота и в три шага подтащил к борту. Падре головой вниз свалился в шлюпку.

* * *

Падая в трюм, Никола разбил лоб о край люка и вывихнул руку об лестницу. Сжав зубы, он пробрался к канатному ящику и лег, постанывая от боли в руке. Проклятый боцман, проклятая жизнь! Здоровой рукой ощупал лоб и увидел на ладони кровь. И завыл под звонкое шлепанье корпуса шхуны по речным волнам…

Потом он лег на канаты и стал дожидаться вечера, когда к нему в угол снова придет боцман…

На шхуне матросов кормили два раза в день. Утром давали половину сухаря. Воды же было достаточно, хоть ведрами пей. А поздним вечером, когда шхуна подходила к речному берегу и вставала на якорь, матросы спускались в трюм, брали свои миски и шли в корму, к загородке кока. Тот наливал каждому горячего сального отвара и клал в миску кусок уже подванивающей солонины.

У Николы Сужина ни миски, ни ложки не имелось. Миску с варевом и ложку ему в угол приносил лично боцман. И тогда отдавал Николе еду, когда получал от него золотую монету. Потом сам же приходил за пустой посудой… Матросы, если и догадывались, зачем боцман унизительно таскает еду чужаку, то молчали.

Монет у Сужина на сегодняшний день осталось всего три.

Он решил зарезать боцмана. Потом передумал. Это будет бестолковой смертью – и боцмана и его, Сужина. Уж если мстить, так мстить по-русски.

Волоча левую, вывихнутую руку, Никола на коленях подполз к загородке из дубовых досок, наспех сколоченной на китобойной шхуне. Там хранились бочки с порохом, насыпанным в небольшие мешочки, пропитанные горючим маслом. Пушечный заряд.

Никола в полутьме осмотрел замок и крепление засова, стерегущего крышку порохового погреба. Осмотрел и две петли, на которых крышка поднималась и опускалась. Посмотрел, ковырнул петли ножом и зло засмеялся. И уполз обратно в канатный ящик.

Когда боцман поздним вечером получил очередную золотую монету и ушел с пустой миской, а матросы раскатали свои подвесные койки и трюм заполнил невыносимый храп двадцати уставших тел, Сужин осторожно пополз к основанию грот-мачты, стоявшей ровно посередине шхуны. На крюке, вбитом в основание мачты, висел дежурный фонарь, слабо освещающий пространство трюма.

Никола осторожно снял фонарь и пополз обратно, к пороховому погребу. Когда шхуна напоролась на ушкуйный перемет, заостренные столбы хорошо раскачали дощатое ограждение бочек с порохом. А крышка просто сорвалась с петель. Порохом пока не пользовались и поломку не заметили…

– Во имя Господа нашего! – прошептал Никола Сужин, поднял крышку со стороны сорванных петель – и застонал от обиды.

Под крышкой он увидел десятиведерные дубовые бочки, крепко закрытые дубовыми же крышками… Такую крышку выбивают топором, для начала сорвав верхний железный обруч, намертво сжимающий бочку с боков…

Никола достал нож, ковырнул между досками бочковой крышки. Лезвие ножа отщипнуло маленькую дубовую соринку. Тут ковырянья на ночь, а потом и на день.

Дня у Николы Сужина уже не имелось. Он ковырнул снова, много сильнее. В левом, изуродованном плече родилась и стала расти свербящая боль…

– Во имя царя Ивана! – неожиданно для себя прошептал Сужин. От острия ножа все так же отскакивали мелкие дубовые соринки.

Просверлить тонкую дырочку внутрь и разбить на бочке масляную лампу с горящим в ней фитилем…

Ничего другого Никола Сужин в этой жизни больше не желал…

* * *

Два вогула лежали на высоком берегу Оби. Свесив головы вниз, они наблюдали за спящей большой лодкой. За второй большой лодкой, приставшей к берегу в малом отдалении от первой, следили другие охотники.

Прямо перед глазами вогулов плескалась об мачту непонятно разрисованная тряпка, на которой вогулы вроде узнавали знаки крестов.

Внезапно в брюхе большой лодки бухнуло. Раздался невыносимый для ушей треск, и последнее, что увидели охотники князя Изоты, был столб огня и разлетающиеся в стороны деревянные обломки. Гром и огонь подрубили часть отвесного берега, и оба охотника упали прямо в адское месиво из воды, огня, дерева и земли.

Глава тридцать пятая