Золото Колчака

Douglas Ingram (Twickenham) & Arthur Julian Haward — 8495

Держатели акций в доверительном управлении:

Leonide Davydoff (Paris) — 4000

Gustav Nobel (Paris) — 13520

Angus McFail — 3060

Внутренняя борьба в банке не утихала. Угет стал подумывать о продаже принадлежавших казне акций за 75 % их стоимости, лишь бы уйти из банка. «Мне думается, что чем больше Ты хочешь уйти, — предостерегал его Шателен, — тем менее нужно, чтобы об этом знали, иначе будут выжимать, да еще показывать соус, что будто благодетельствуют и исполняют Твое желание».

Выход Угет видел в консолидации «казенной группы», которая должна твердо взять управление банком в свои руки. О том, насколько далеко зашли раздоры и взаимная подозрительность, говорит тот факт, что Угет готов был допустить сговор Новицкого и Миллера с Давыдовым. А тогда, меланхолично заключал он, «по-видимому, останется лишь ждать сначала призыва к новым жертвам, а вслед за коими, довольно уже быстро теперь, последует и принудительная ликвидация банка».

Пессимизм оказался неоправданным. Представителям «казенных интересов» удалось составить большинство и стабилизировать положение банка. Председателем правления был избран Г. Л. Нобель. В 1928–1931 годах банк даже выплачивал дивиденды.

Однако на этом относительное процветание банка закончилось. Мировой экономический кризис добрался до банка — как, впрочем, и до всех британских кредитных учреждений — 21 сентября 1931 года. В этот день Великобритания в связи с ухудшением состояния платежного баланса и уменьшением золотых резервов страны отказалась от золотого стандарта. Был прекращен размен фунта стерлингов на золото, а его курс снижен на 30,5 %. Для банка, чья деятельность в значительной степени была связана с валютными операциями, удар оказался особенно тяжелым. По расчетам правления, на начало 1933 года, после оплаты всех обязательств, свободный остаток капитала должен был составить около 400 тыс. ф. ст. Основной капитал банка «похудел» более чем на 100 тыс. ф. ст. Тем не менее банк остался на плаву, хотя о выплате дивидендов, конечно, теперь не могло быть и речи.

Маклаков, возглавивший в 1932 году, после смерти Тирса, Совет послов и фактически исполнявший неформальную роль координатора деятельности Нансеновских офисов по делам русских беженцев, так представлял проблему «сегодняшнего дня»:

Меня ужас взял, когда я познакомился с финансовой стороной нашего дела. Сколько наших представительств, небесполезных на месте, живут на свой счет, т. е. в условиях ненормальных; сколько получают те, кто получает; подумайте, что такие центры, как Берлин и Женева, получают в месяц по 25 фунтов; Франция, где сосредоточено наибольшее количество беженцев и где они дают наибольшую сумму хлопот, благодаря разным французским законам, в этой Франции я лично, который несу две должности, получаю менее 1500 фр. в месяц. Мы дошли до предела, когда какие-либо серьезные сокращения превратятся в уничтожение.

Сохранение Национального фонда Маклаков считал в такой ситуации бессмыслицей. В то же время он понимал, что реализация акций банка в условиях экономического кризиса крайне затруднительна и что акции могут быть проданы только за бесценок. Такая операция не привела бы к существенному улучшению финансового положения эмигрантских учреждений. Тому, как превратить Национальный фонд в «живые деньги», Шателен и Новицкий посвятили совещание с П. Л. Барком, последним министром финансов царской России, пользовавшимся большим авторитетом в британских банковских кругах. Однако решения они так и не нашли.

Первоначальная цель создания Национального фонда — использование его после «освобождения России» для ее восстановления — звучала теперь, по словам Маклакова, как насмешка. Он сетовал на то, что в свое время распорядители государственных средств «прожили капитал», вместо того чтобы жить на доходы с него. Теперь же, «если бы нам пришлось закрыться, а общественность узнала бы, что деньги есть, но они засунуты в акции, то она подняла бы такой гвалт… Поминать старое и его ошибки — конечно, занятие бесцельное. Но все старое воскреснет в день представления счетов „общественному мнению", а это будет, когда у нас не будет больше ничего».

Дипломатическая карьера Угета закончилась в ноябре 1933 года: Соединенные Штаты признали Советский Союз, и здание посольства перешло к советскому Наркомату иностранных дел. В связи с этим возникли обстоятельства, которые, по словам Угета, не позволяли ему продолжать нести ответственность «по управлению пакетом американской доли». По согласованию с Бахметевым Угет передал управление «пакетом» Шателену, на чье имя и были переписаны сертификаты.