Золото Партии

Но сегодня я идти больше не мог. Я стоял на остановке, и мысли слабо ворочались под тонкой шапочкой а-ля «гондон». Зима старательно пела мне колыбельную для вечного сна, а я слушал ее и боролся с желанием присесть на скамейку в тени остановочного павильона. Уж там бы я дослушал эту песню до конца.

Однако на этой самой скамейке уже кто-то сидел в сером плаще, без шапки и в женских сапогах.

Ее волосы, покрытые снежной сединой, рассыпались по плечам как водоросли. Лицо, белое, словно сахар, было недвижимо и поразительно красиво. По-моему, под плащом на ней ничего не было.

— Эй, гражданка, вы тут часом не охуели сидеть? — вежливо спросил я.

Она медленно подняла голову и черным, бездонным взглядом окинула мою фигуру. Я видел, что говорить ей не хочется — она дослушивала последний куплет зимней песни.

— Нихуя не замерзать — это приказ! — рявкнул я и стал тормошить девушку, словно мент работягу после получки.

— Мне не холодно… — скупо ответила она.

— Тебе пиздец как холодно, дорогая, поверь мне! Надо найти подъезд и там погреться, — твердил я, зная, что в ближайших домах все подъезды на домофонах.

— Не надо подъезда, ничего не надо… — шептала она, обращаясь к кому-то вне реальности. — Отодрали и выкинули, чего еще надо? Одежду выкинули по дороге… Холод — это даже лучше, чем ваши хачапури…

Я понял обычную ситуацию, когда джигитам похуй чья-то сраная душонка, а надоевшее за день тело просто раздражает. Таких проституток выкидывают где попало и как попало.

А ведь она красивая… Да она даже сейчас красивее, чем Снежная королева!

Вот только тепла в ней не осталось — это факт.

Я лихорадочно думал, как выдернуть ее из тьмы, но в голове вертелась пошлая песенка какого-то Стаса Михайлова. Под нее мы танцевали с той, которая сейчас спит в теплой постельке.

И вдруг, просто как в сказке, к остановке подкатил последний рейсовый автобус желто-зеленого цвета. Он светился салонным светом и габаритами.

Мягко раздвинулись двери, и я почувствовал тепло.

Сияние автобуса изменил лицо проститутки. Она улыбнулось мне. Да мне, а не автобусу она улыбнулась! Странно, но девушка смотрела на меня как на человека — спокойно и ласково, без муки и напряжения.

Я помог ей встать и подняться по ступенькам общественного транспорта.

С каждым шагом она наполнялась жизнью или чем там еще. Уже в салоне она обернулась и сказала:

— Иди домой, парень. Ты добрый, спасибо…

Нихуя себе «спасибо». А я чего это, не поеду что ли? Конечно, поеду!

И с этой светлой мыслью я стремительно вскочил на подножку автобуса.

Понятно, что я удивился, когда оказался на проезжей части в снегу и грязных льдинках. А последний автобус, качая габаритными огнями, поплыл далее от меня, словно детство. Вскоре он исчез за поворотом, где мерцала вывеска аптеки готовых лекарственных форм. А я снова остался на мертвой остановке наедине с холодом и рухнувшими в ебеня надеждами.

От такой несправедливости меня просто выворачивало наизнанку. Мне стало жарко, и я был зол и неприветлив, когда меня забирали менты. За это меня ебанули дубинкой по ногам.

В «обезьяннике» были люди и я. Там и прошла вся ночь.

Утром дома грелся водкой с красным перцем и медом. Но меня весь день бесил чертов автобус. Потом я просто о нем забыл. А может, его и не было вовсе…

* * *

Человек существо из ряда вон. Он недоверчив, глуп и жаждет новизны бытия. Но нет этой новизны — только все та же любовь на продавленном диване, водочный перегар и праздник Пасхи. Не нужный, но веселый праздник. Куличи там и прочая поеботина.

Где мы были, кого видели — не важно. Наша компания потерялась ближе к часу ночи и каждый, избрав важный путь, уплыл по своим сторонам света.

Я брел по Студеновской, вниз к церкви. Мне было приятно думать, что выпитое — хуйня по сравнению с ночной прохладой и моим мироощущением среды.

Практически пустые улицы и чья-то блевотина на тротуаре настраивала лютню моей души на мажорный лад.

Я шагал, как в стихах Владимира Маяковского, «ускоряя шаги саженьи». Особенно когда под горочку.

Их я заметил издалека. Трое ебашили одного. Били по-праздничному жестоко об асфальт и ногами.

Если вы думаете, что я замедлил шаг и осторожно прижался к кустам волчьих ягод в надежде переждать событие, то вы ошибаетесь. Причем глубоко и позорно.

Меня так же когда-то пиздили возле Детского мира. И это, граждане, не нравилось мне. Тогда ко мне подбежал какой-то пацан, и мы вдвоем отбились от гопоты. Спасибо тебе неизвестный боец, пропавший в пучине памяти, но не забытый сердцем…

Так что я кинулся вниз к пасхальному побоищу полный сил и отваги. Причем я орал отнюдь не гимн России и не святые псалмы, а грубые слова бригадира Иваныча:

— Стоять, блядь, коматозники! Сейчас «скорая» приедет, разряд вам в душу, бля-а-а-а!!! — ревел я в пасхальное небо.

Те трое как-то по-антилопьи встали, в тревоге озирая головами окрестности. А там был я — нелеп, буен и, похоже, с тополиным дрыном в руке (подобрал по дороге).