Золото плавней

Виклич мені дівча з хати —
Щось я маю розпитати… Та раз, два.
Щось я маю розпитати… Та раз
Щось я маю розпитати…
Чи не била вчора мати Та раз, два.
Чи не била вчора мати Та раз

Ой хоч била, хоч не била,

А зустрілась, полюбила Та раз, два.
А зустрілась, полюбила Та раз!

Радость и боль чувствовались в этой песне. Радость за то, что живыми возвращаются в родную станицу. Боль за погибших в бою станичников. Пели искренне, от души. Эти вольные дети степи и гор, суровые и порой безжалостные в боях, они умели лечить свои огрубевшие души доброй песней. Душа их становилась мягче от ее слов, и лица добрели.

Песня стихла так же внезапно, как и началась.

Казак, зачавший петь, пронзительно свистнул и громко залюлюкал. Дремавший на арбе пленный черкес вздрогнул, открыв глаза. Озираясь загнанным волком, посмотрел на своих конвоиров. Мысли, будто вспышки молний, проносились в его басурманской голове: «Куда везут? Что с ним будет дальше? Убьют или все же оставят жить?» Прошептал что-то по-своему, прикрыв глаза. Должно быть, молитву, и вновь погрузился в дремотное состояние. Его голова то и дело покачивалась, когда арба наезжала на очередной голыш.

Все ближе становились родные просторы, все резвее шли кони, почуяв дом. Сотня перешла мелкий брод, оставив по левую сторону казачий секрет. На мгновение из кустов ивняка показалась черная папаха и вновь скрылась в зарослях. То были казаки, несшие службу в секрете. Заметив в арбе пленного, не стали открывать своим появлением месторасположение секрета, лишь обозначили свое присутствие негромким криком выпи.

Билый, услышав крик, подал знак рукой. Мол, понял. Добре.

Вот и последняя скала, за которой открывается вид на башти – казачью смотровую вышку.

– Дошли, братцы! Слава богу! – сказал Микола. – Бачите, Иванко Колбаса никак на баштях.

Билый поднял руку вверх и тут же с легким стоном опустил. Резкая боль прорезала тело. Стиснув зубы, прижал ладонь здоровой руки к ране.

– Нужно знак дать, чтобы с далека с черкесами не попутали, – обратился Микола к Василю, сопровождавшему сотника всю дорогу, как тот сел снова в седло.

Василь недолго думая снял ружье и, подняв руку вверх, выстрелил. Облачко белого дыма поднялось вверх, ударив в нос запахом жженого пороха.

– Сробил, господин сотник. Вроде должны были заметить нас, – выпалил Василь, на радостях готовый пустить коня во всю прыть.

– Угомонись, кубарь! – одернул его Билый. – В характере казака есть три золотых качества, Василь. Это терпение, чувство меры и умение молчать. Иногда в жизни они помогают больше, чем ум, талант и красота.

Василь смущенно посмотрел на сотника. Тот хоть и был серьезен, но в глазах светились добрые огоньки. «Молод еще. Горяч. Но казак славный».

– Все, братцы, почитай дома, – громко сказал Микола, когда с вышки ответили таким же выстрелом в воздух.

– Вперед, – скомандовал Билый, махнув рукой. Снова боль прошла от раненой руки по телу ожигающей волной. Сжав зубы, Микола взял контроль над собой, иначе бы вновь провалился в незримую бездну.

Глава 31 Дома

Громкий, мелодичный свист пронесся над разнотравьем, обильно росшим на бескрайних просторах правого берега реки Марты. То Гнат Рак выискивал среди табуна Кургана – вожака, молодого трехлетка. Стайка встревоженных воробьев серой тучкой сорвалась с дерева и перелетела на безопасное место. Громко чирикая, они предупреждали друг друга о возможной опасности.

Казаки с ранней весны и до праздника Покрова выпасали здесь станичный табун. Кони нагуливали за период выпаса жирок, приобретая справность в боках. Вот и на этот раз освобожденных из черкесского аула собратьев Курган привел на знакомый луг. Поддавшись природному стадному инстинкту, устремились за казачьими конями и черкесские.

Гнат, набрав в легкие побольше воздуха, меняя тон, еще раз пронзительно свистнул. В ответ раздалось неторопливое ржание. От табуна отделился гнедой масти статный красавец и уверенно зашагал в сторону казака. Акимка, сидевший в седле спереди отца, слегка напрягся и невольно прижался спиной к Гнату.

– Не лякайся, сынку. Вин добрый кинь, – подбодрил казачонка отец. Акимка взглянул на сурового казака и слегка улыбнулся. Гнат подмигнул ребенку, подсказал:

– Накось, дай йому горбушечку, та долоню не затыскай, видкрытою трымай! – наставлял казак сына, вкладывая в его ладонь горбушку черствого хлеба.

Курган, раздувая широко ноздри, жадно втягивал в себя воздух. Аромат любимого лакомства манил, но чужой запах незнакомца заставлял держаться на некотором расстоянии. Прядя ушами, Курган то тянулся влажными, мягкими губами к горбушке хлеба, лежавшей на открытой ладони казачонка, то вновь отворачивал морду, чуя незнакомый запах. Игра затягивалась.