Золото плавней

– Убитыми потеряли семерых, раненых двадцать три казака, разной степени тяжести, – докладывал Микола Билый атаману. – Крепостицу черкесы разбили вместе с казаками, ее охранявшими. Димитрий Рева погиб. Виновник – тот самый абрек, сын князька черкесского. Братья Раки его в полон взяли.

– Ну, здорово живешь, сынку! – сказал радостно атаман, обнимая сына. – За крепостицу знаю. Гамаюна в госпиталь, в город, отправили уже. Что с пленником делать будем, нужно покумекать. По мне, так в атаманское правление отправить. Пусть сами решают. Сам-то ты как?

– Все добре, батько! – ответил Микола. – Не подымется теперь черкес. Не станет набеги устраивать. Это последний из враждебных аулов был в нашей округе.

– Добре! Слава Богу за все! – ответил атаман. – Ну, давай хоть обнимемся, что ли.

Атаман сгреб сына в свои крепкие объятия. Микола почувствовал, как в ране запекло, давящая боль поползла от руки по груди, в голове зашумело, и горячая волна накрыла темнотой сознание.

Не видел Микола, как, заметив, что он оседает, подбежала к нему Марфа, как подхватил его стоявший рядом дед Трохим, как погрузили его без сознания на арбу, как отвезли по приказу атамана к станичной знахарке, бабке Аксинье.

Не было видений в этот раз у Миколы. Одна лишь чернота и тишина. Гробовая, звенящая.

Сколько времени пробыл в забытьи, не ведал. Очнулся на лавке. В полумраке хаты густо пахло настоем трав. В ногах, свернувшись калачиком, посапывал хозяйский кот.

Возле грубки возилась сама хозяйка – бабка Аксинья. В небольшой макитре, стоявшей на углях, что-то пыхтело и бурлило.

– Аааа, прийшов до тямы, драголюбчик, – процедила сквозь щербину в зубах знахарка, – почитай, з учорашнього дня в безпамятстве. Не дивно. Кровы багато втратыв. Рана твоя хоч и наскризна, але загноилася. Тому й свидомисть знепрытомнив. Тепер найкраще стане. Богу молыся, що до станицы дойихал и до менэ тэбе довезли. Инакше передавав би вже прывит праотцям.

Микола приподнял голову и вновь опустил на тапчан.

– Бабка Аксинья, – негромко спросил он, – знаешь, когда станичников погибших хоронить будут?

– А що тут знаты, – кряхтя ответила знахарка. – Знамо на третий день за традицию. Тильки спекотно зараз, та й у дорози скильки було. Отож сьогодни у повдень отець Йосиф панихиду служить станэ.

– Мне там быть нужно, – тоном, не терпящим отказа, сказал Микола. – Зараз дай мени свого зилля, щоб я на ноги встав.

– Уси вы, молоды, кудысь бижыть. На, ось, выпий до дна. Зилля це на ноги жваво поставыть, – заботливо протягивая пиндюрку со снадобьем, сказала бабка.

Микола принял из рук знахарки пиндюрку и поднес ко рту. Запах горечи, смешанный еще с чем-то, проник в нос. На вкус зелье было сладковато-горьким. Микола через силу выпил содержимое до дна и вновь откинулся на тап-чан. Боль на удивление стала утихать, и Микола задремал.

– Очнись, Микола, – раздался хрипловатый голос бабки Аксиньи. – Вже до панихиди дзвонити почалы. Станичники до церкви збыраются.

Микола открыл глаза. Сознание прояснилось. Боли в плече не чувствовалось, хотя двинуть раненой рукой было трудно. Микола сел. Слегка зашумело в голове.

– Ну, бабка Аксинья, ты и впрям кудесница, – улыбнувшись, сказал Микола, – поставила на ноги.

– Поспишай, козак, бо без тэбэ ховати почнуть, – заботливым голосом произнесла знахарка.

Микола влез в шаровары, натянул ичиги и, накинув башмет с черкеской, перекрестился на красный угол и, поблагодарив знахарку, вышел во двор.

Глава 37 Погост

– Везите Миколу к бабке Аксинье! – крикнул атаман в сердцах, когда потерявшего сознание Миколу казаки уложили в арбу. – Она выходит.

– Не кручинься, батько! Мигом доставим!

– Погодь! – Все понимал атаман. И Кубань завсегда с кровью текла, и стычки с абреками – повседневная жизнь казачья еще со времен дедов-прадедов, и друзей-товарищей односумов терять в бою уже стало привычным делом. Но сейчас речь шла о родном сыне. Сохраняя видимую холодность и строгость, как атаман, Иван Михайлович всем своим стариковским сердцем радел за раненого сына. С трудом сдерживая волнение, он подошел к лежащему в арбе Миколе и, тихо прочитав молитву, положил раненому ладонь на голову, благословляя по-отцовски.

– Трогай, – махнул он рукой ожидавшему сигнала казаку. – Только не растряси по дороге. Сына моего везешь, а не репу!

Отцовское все же взяло верх. Казак, управлявший арбой, цокнул, присвистнул негромко, и кони направились быстрым шагом к хате станичной знахарки.

Старики обступили пленного абрека. Молча смотрели на него.

– Як у нас на Кубани кажуть, не радий чужой биди, своя будэ впырыди, – указывая на плененного черкеса, сказал дед Трохим.

– И то правда, односум!

– Побачьте, какой скаженный! Так и зыркает глазищами, как цепной пес.

Иван Михайлович, справившись с минутным волнением, уставил свой тяжелый взгляд на пленного. Смотрел, казалось сквозь черкеса. И у того сдувалась спесь. Холодно смотрел, вращая желваками.

– А что, господа старики, – после недолгого молчания обратился атаман к стоявшим рядом с ним станичным старожилам. – Что думаете насчет этого абрека? Сделаем, как порешаете.