Золото Плевны

— Выше, гораздо выше. Вам придётся, поручик, спуститься вместе с пластунами до конца ущелья. Принять выкуп и вести отару в лагерь.

— Вроде, просто всё.

— Война. На ней просто не бывает. Даже с баранами. Эта канитель на целый день растянется, а предугадать заранее всё не сможем. Почему они этот склон выбрали, никак в толк не возьму. И так карту смотрел, и так вертел. Не вижу ответа. Может чтоб мы помучались.

— Возможно потому, что здесь резервисты стоят. Низам такой выкуп через свои позиции, просто не пропустит. Хоть сам султан прикажет.

— Может и так. Еще по одной?

— Давайте, господин подъесаул и пойду я. Тут подмигивали мне у одного костерка, пока к вам шли. Увидели.

Казак завертел сокрушенно головой.

— Увидели! Чем же ты так по нраву пришелся пластунам, поручик? Люди они своеобразные, к себе чужих не подпускают, офицеров не жалуют и не признают. Закрытые сильно. Держатся особняком. Вроде для всех стараются, а к себе никого не подпускают. А тут ты, поручик, раз и задружился с пластунами. В чем секрет?

— Да особо я и не старался нравиться. Судьба свела. Общаемся по людски, вот и доверие есть.

— Тогда, давай за доверие и за удачу. На коня и иди с Богом.

* кринолин — жёсткая структура, предназначенная для придания юбке требуемой формы

4.1

На том и разошлись. На свежем воздухе защекотало нос. Казаки готовили на кострах. Что только? Живот свело судорогой. Словно и не ел брынзы. Замер. Приглядываясь. Прислушиваясь. Нет, не показалось. Поют люди. Возле одного из костров казаков больше. Лежат и сидят на бурках. Один, привстал, мешает в котле, разливает половником в протянутые миски. Другие подпевают не дурному тенору. Песня незнакомая. Красивая. Тихо потрескивали сучья. Искры летят к низким облакам. Красно–оранжевое пламя лижет темный котел, вырываясь языками иногда в синь неба.

— Ты не лякайся*, что нуженьки босые, змокнут в холодну росу. Я ж тебэ, сердонько, аж до хатыноньки, сам на руках виднесу.

Один из сидящих увидел замершую фигуру. Поднял руку, привлекая внимание. Коротко махнул, приглашая. Пошёл, боясь потревожить красоту момента. Чем ближе, тем явственнее различил Грицько. Он не опускал руку, пока не удостоверился, что я иду в нужном направлении. Потом подвинулся, давая место, сунул в одну руку ложку деревянную, в другую тарелку с очень жидкой мамалыгой, — кукурузной кашей. Коротко кивнул, чтоб ел. Сам сдвинул папаху на глаза, замер камнем. Сидели так долго. Слушали нескончаемое пение. Седой казак играл на какой–то бандуре, Сашко Гулый тоненько выводил на самодельной дудочке. Потом Николай подсел.

— Завтра к восточному склону прогуляемся, — сказал я пластуну.

— Слышал уже. Знаю всё. Остался бы ты, ваше бродь, с подъесаулом. Зачем тебе к баранам лезть. Не графское это дело. Зачем вам лишние хлопоты и заботы? Ну, а вдруг пружок какой?

— Что? — не понял я. — Какой еще пружок*?

— Вот холера! — казак стукнул себя ладошкой по коленке. — Гриц, як на русский пружок? На языке вертится и забыл.

Долговязый казак задумался:

— Мабуть ловушка?

— Точно! Вдруг там ловушка какая, поручик? Рискуем нарваться!

— Мне с вами сподручнее. — Я улыбнулся. — Мне с вами спокойнее.

— Грицько? Слыхал? С нами спокойнее, — казак, как всегда обратился к своему другу, вскидывая чубатую голову. — В первый раз такое слышу. Ну, что ты будешь делать с барином?

— Та не хай, — ожил каменный воин, махнув небрежно рукой. — Похамыляет с нами трошки. Главное, чтоб ляка не поймал.

Я невольно напрягся, прислушиваясь к непонятному иногда наречию.

— Не хай, так не хай. Чтоб не высовывался, поручик. Договорились? И, если шо, не журись* потом, понял?

— Частично. — согласился я, кивая для верности, основную суть то уловил.

— Точно понял? — настаивал пластун.

— Само собой. Черкеску мне старую найдёте? В штабе сказали, чтоб никаких офицеров на задании не было.

— Да у нас их отродясь не было, — казак снова блеснул зубами, скалясь в темноте, потом уже серьезно добавил, — конечно, найдём тебе одёжку. Револьверными патронами, Ваня, не богат?

Это давно забытое, какое–то домашнее «Ваня» резануло по ушам. Я даже не сразу понял, что ко мне обращаются. Вникал пару секунд, обдумывая, как реагировать. Опыта общения с солдатами во внеслужебной обстановке, у меня не было. С ними общались фейерверкеры. У фейерверков свой круг общения и верховодит ими взводный, какой по–удалее, и вне воинских занятий эти круги не пересекались.

Мои батарейцы тоже пели возле костров, но мне и в голову не приходило посидеть с ними. Мог, конечно, постоять рядом, пока не погаснет папироса, но не больше. Даже к разговорам не прислушивался — не интересны.

А что я знал об этом Миколе? В каком звании он будет в императорской армии, может постарше меня. У кого узнать? Если пришлые они? Сами себя прикомандировали к полусотне, которая на них же и сложилась в складчину. Живут обособленно и никого к себе не подпускают, скрытые казаки. Пока сам не расскажет — не узнаешь.

— Так что с патронами? — выдернул из сословных размышлений Николай, теребя край саквы.

— Около сотни есть.