Золото Плевны

— Кто здесь? — спросил осипшим голосом, пытаясь нащупать шашку и, не найдя её на привычном месте, моментально вспотел.

— Я. Надеюсь, что сегодня, кроме нас, никого не будет.

Пластун шуршал, где–то выше.

— Что там у тебя? — спросил я, встревожившись.

— Шукаю. Сейчас, — быстро ответил пластун.

— Шу–каешь? — по слогам повторил я, пытаясь понять смысл слова. И так и не смог корень ни к чему привязать. Голова — для чего она мне дана? Словно и не учился и не знал языки. Для боли, наверное. Языки… и не вспомню ничего. Я поморщился, привыкая к хрупкому сосуду боли, боясь лишний раз пошевелиться, сейчас как лопнет, и накроет меня волна гиены.

— Ищу! Когда ты уже по человечески начнёшь понимать? Место — это не случайное, Ваня. Тайное! Давно нашли. Сделали схрон. Подготовили, кой — какой запас, на вот такой случай, — казак терпеливо объяснял мне, как малому дитя. Может и на пальцах показывал, только не видел я. Слаб. Как слаб, от мысли тошно.

— Как вы могли… предвидеть наш случай? — хрипло спросил я, тут же морщась от своей наивности. Обычно, всегда думал, прежде, чем говорить решался.

Пластун не ответил, хмыкнув. Правильно, зачем отвечать? У них из таких случаев, вся жизнь сложена. Всегда наперед думают. Поэтому и живы остаются, там, где все гибнут.

— Ходим мы по карбижу, вот и схроны везде, — сжилился надо мной пластун. В голове взорвалось новое слово.

— Кар–биж, — шепотом повторил я, у меня даже каждая буковка на облачко легла, но ничего не получилось — смысл слова не пришел.

— Прости, Господи, — вздохнул казак. — По лезвию ножа значит.

— Я научусь понимать твой язык. Вот посмотришь.

— Научишься. Куда тебе деваться!

— Если раньше не помру, — тихо прошептал я., но Микола услышал:

— Да, кто тебе даст?

Он шуршал, мелкие камешки падали на пол, струились вниз. Текли каменным дождём, как будто стучали по стенкам, всё ниже и ниже.

Бум — бум–бум — шшш — бум — шшш.

Шум падений сочетался с грязно–бордовыми кругами в голове. Сходились в единый ритм. Кружили. Круги не пропадали, хоть открывай глаза, хоть закрывай.

Тогда, чего напрягаться.

Как любой офицер, после боя осматривает своих солдат, чтоб определить урон и оценить возможности уцелевших, нужно было определить свой ущерб и свои возможности.

Поднёс руку к лицу. Башлык, которым лицо было замотано до глаз, заскоруз от крови и состоял из отдельных лоскутов. Пальцы нащупали кусок веточки, зацепившейся колючкой за бровь. Осторожно вытащил. Боли не почувствовал, так как, болело всё. Крутило и выворачивало. Не было такого места, чтоб не отзывалось, острой или тупой болью.

Николай придвинулся, зашуршал рядом.

— Посунтесь в сторону, граф. Вот так.

— Сейчас, — пробормотал я и кажется смог. А может в мыслях подвинулся, но казаку места хватило.

Кресало высекло искру из кремня, а круги в голове, окрасились в изумрудные цвета.

Ещё удар. Факел загорелся. Пропитанные маслом тряпки трещали, коптили, но дым моментально всасывался в трещину в скале. Собственно укрытие наше и было трещиной, только с небольшой, почти ровной площадкой. Лечь рядом, можно было только тесно прижавшись, друг к другу.

Пристроив факел, казак, занялся моим телом.

— Сидай, — приказал он буднично.

— Не могу, — признался я в своей слабости, хоть и стыдно было.

— Зараз допоможу. Ось так. Тихо, тихо. Не хились. Тут каменюка кругом голый, расшибёшься.

— Мало я на спуске бился, осталось ещё здесь добавить для полного счастья.

— Тю, поручик, — протянул казщак, — да, когда о камни бьешься, только сильнее становишься. Не знал?

Откуда у него силы шутить? Тут бы вздохнуть лишний раз.

Осторожно размотав башлык до конца, казак, отодрал в нескольких местах с треском от засохшей крови. Осмотрел лицо. Покачал головой. Вытащил несколько колючек:

— Видели бы вы сейчас свою…э… joli minois.

— Я, Вашу вижу. Вся колючками исполосована. Почему по–французски? Давай по тарабайски. Так, чтоб меня проняло.

— Тарабайский, вот граф, придумал же название, — хмыкнул пластун. — На родном языке, слишком грубо для графа, а на русском, не могу подобрать.

— Милая мордашка, — я вздохнул. — Кому рассказать, что пластун легче объясняется на французском, чем на русском — не поверят.

— Не хай, не верят. Мне с ними, что? Детей крестить? Как бы не наподдал на дорогу, чтоб быстрее мимо шагали! Граф!

— Ну, что еще? Нет больше носа? Или глаз вытек? Не томи.

— Да, будет тебе! Симпатичным шрамом обзавёлся, поручик. Через всю щеку. Очень удачно. Нос, глаз и ухо целы. Стянуть бы, да нечем. Везунчик ты, граф.

— Ага. Очень. Я даже в полку по джигитовке* всегда третьи места занимаю. Редко вторые. А ты говоришь: «везучий».

— Так я научу тебя на лошади скакать. Это же легко. Дай только выберемся. А поле соянышника* найдем, так и рубить научу.

Казак поддел папаху на затылке и осторожно снял. Я готовился к страшному, но круги в голове как–то поблёкли, а Микола рассмеялся.

— Надо же, тебя, наверное, Бог в макушку при рождении, поцеловал. Пуля либо рикошетная, але бочком толкнула. Гулю тебе зробыла, с детский кулак.

— Чего ж голова, так болит. Мир вертится вокруг. Может действительно Божий поцелуй был, да я не заметил?