Золото Плевны

— Пулю забыл, Ваня. Забери.

Я дёргаю ногой, поскальзываясь на отполированном полу, и начинаю падение…

Словно цепная реакция пошла. Граф толкнул меня ногой и я открываю глаза, не понимая где нахожусь. Иван Матвеевич бредил. Шевелился, сгибал колени, будто шагая куда то. Я прислушался. За пещерой тишина. Я снова присмотрелся к графу. «Что же ты, Ванятка? Где ты сейчас?»

Поручик спал беспокойно. Стонал во сне, вертел увечной головой, сучил ногами.

Выходит и от этих стонов я и проснулся. Забеспокоили меня, а потом получил знатный пинок. Свёрнутый вместо подушки бешмет лежал в стороне от головы. Осторожно приподняв, подложил походную подушку графу под голову. Иван горел. При его ранениях это было обычно. Вот если завтра жар не спадёт, видать в рану попала какая–то грязь, тут уже как Бог даст.

Я зашептал молитву.

Огонь на факеле начал бегать снизу вверх и больше коптил, чем светил. Нужно зажечь новый. Ещё два факела лежали вверху в трещине. Осторожно поднялся, поставил ногу на камень, потянулся вверх и вдруг заметил, что трещина стала шире. И там из глубины скалы, вроде свет пробивается. Идущая трещина вниз так и осталась в три пальца шириной, так — что осторожно попробовал ногой опору, потихоньку начал протискиваться в сторону света. Пробравшись через косую трещину, попал в каменный коридор, где не пришлось наклоняться. Впереди открывалась просторная пещера, заполненная серебристым туманом. Он как — бы сам светился, но через него видно было и стены и потолок, только ноги ниже колен, если их высоко не поднимать — были не видны. Я, такой туман в жизни не видел, хотя, думал, чему, чему а уж туманом, меня трудно удивить. Утренний туман у реки, туман в балочках и низинах при встающем солнце. Туман в плавнях и в горах, там, где непонятно туман это или облако.

Осенние и весенние туманы. Зимний туман, когда престаёшь понимать где небо, а где снег. Туман, в котором тонут все звуки, а собственную руку можно рассмотреть только возле носа. Только такого как здесь я не видел и ни от кого не слышал, что такой бывает.

Во–первых, он не сырой, а во–вторых пахнет хорошо, почти как в церкви.

Впереди ещё проход и зал ещё больше. Здесь тумана нет, а по всему полу свечи горят. Толстые высокие, тоненькие, чуть коптящие огарочки. Палёными свечами не пахнет, а наоборот, воздух как после грозы.

Конца этой пещере не видно. Хотя какая это пещера, не потолка не стен. Как бы мне здесь не потеряться. Пропадёт мой граф без меня. Правильно Прохор говорил, как дитя малое. При войске, при своих пушках, он бравый поручик, а здесь до следующего вечера не доживёт.

— Будь здоров, казаче.

В сторонке сидел старик с длинной белой бородой, толи в длинной серой рубахе, толи балахоне, вроде церковных. Как я его не заметил, ведь почти прошёл мимо.

— Спаси Христос. Здравствуйте, и вам дедушка.

— Иди, посиди со мной. Вот, угостить мне тебя нечем.

— Спасибо диду, не голоден я. У меня тоже ничего для вас нема. Но если подождёте, сбегаю, в торбе трошки вяленого мяса есть.

— Оставь для себя, ты мне лучше помоги. Затуши вон ту свечку, по правую руку.

Справа горела синим огнём, приличных таких размеров, белая как снег свеча. Воск медленно скатывался по стволу.

— Эту?

Старик кивнул.

Двумя пальцами сжал фитиль и огня не почувствовал.

— Вот и отмучился друг твой Сашко Гулый. Чистая душа. А как на дудочке — жалейке играл, у меня некоторые свечи белее становились.

— Кто вы, диду? — испугался я. — Почему Сашко, только отмучился? Его засадный черкес со скалы подстрелил, прямо в голову, я сам видел.

Голос старика стал строгим,

— Стоит ли тебе отвечать и вопрос не один.

— Простите, дедушка, если обидел ненароком вас глупый казак.

— Повинную голову — меч не сечёт. Соскучился я, давно с живой душой не разговаривал.

— Смотритель я. За жизнями. Хочешь, твою жизнь покажу?

В его руке появилась толстая свеча, с весёлым огоньком.

— А вот жизнь дружка твоего — графа.

В другой руке, изогнутая свеча, с мизинец толщиной, белая с одной стороны серая с другой, жёлтый огонёк метался как под ветром.

— Хочешь, я у него половину отниму и тебе добавлю? Не спеши, подумай, а я тебе про Сашка расскажу. Не убила его черкесская пуля, подобрали раненного его черкесы. Когда в себя приходил, огнём жгли, про монеты золотые услышать хотели. У кого? Куда тот спрятался. Торопились сильно, а он всё в беспамятство впадал. Плохо умирал. Так ничего не открыл им.

— Тело, где его?

— Над телами у меня власти нет. Так, что подумал, добавить жизни?

— Если вам так просто нашими жизнями распоряжаться, так отрежьте у меня половину, разделите на три части, одну батьке добавьте, другую маме, ну и Ивану, как–то не хорошо он у вас выглядит.

Поручик спал беспокойно. Стонал во сне, вертел увечной головой, сучил ногами.

От этих стонов я и проснулся. Свёрнутый вместо подушки бешмет лежал в стороне от головы. Осторожно приподняв, подложил походную подушку ему под голову. Иван горел. При его ранениях это было обычно. Почему–то я был уверен, что к утру жар спадёт.