Золото Плевны

Прекрасная белокурая головка склонилась надо мной. Нежная ручка гладит мои волосы в мрачной пещере. Факел трещит у неё за спиной, я, сколько не стараюсь, не могу рассмотреть лицо девушки. Вдруг свет смещается, тени играют. Наконец увижу любезный лик. Что это? Тёмное лицо с тонким с горбинкой носом. Усы, острая бородка, редкие зубы и глаза! Тёмно карие, застывшие, мёртвые. Чесночный запах. А, где девушка с прекрасным голосом? Куда делась?

Крюк с размаху, с новой силой, впивается в спину. Кожа трещит. Спину заливает горячим. Металл медленно проникает вглубь меня. Нанизывает как червяка. Как больно!

— Сейчас большая клюнет! — говорит младший брат. Мы стоим на берегу, видя под соломенной шляпой обгоревший нос, плюю на червяка и тут же лечу вверх. Цепь, выбирают, и она грохочет. Механизм скрипит. Брат удивлённо поднимает голову вверх, придерживая золотистую шляпу. Явственно пахнет соломой.

Цепь с крюком поднимает меня вверх. Пруд, брат, земля крутятся юлой быстрой, уменьшаются в размерах и исчезают. Раскалённая сковорода остаётся внизу и сразу ледяной холод сковывает тело. В грязном окровавленном исподнем болтаюсь на пронизывающем ветру. Почему в белье? Таким предстал перед Господом или перед … дьяволом? Я же жил праведно: молитвы читал, в церковь ходил, никого не обижал, грехов не творил? Или только казалось мне?

Бородатые мужики в высоких бараньих шапках, сноровисто и бесцеремонно вытряхивают меня из одежды, чего–то шепчут на чужом гортанном языке. Тыкают грязными пальцами. Больно. Жёстко. Взгляды такие же, ничего хорошего не предвещают. Пальцы, как пули. Ковыряют и ковыряют меня.

Микола в одних подштанниках с крестом на тонком кожаном шнурке, смотрит недоверчиво. Я дрожу как осиновый лист, что–то вспоминая. Взгляд цепляется за казачий крестик. Крест, как маяк для моряка.

Молюсь:

— Прости, Господи. Прости, Матерь Всезаступница.

Матерь Божья шепчет знакомым голосом Николай Ивановича:

— Тихо, Ваня, молчи. Не время сейчас говорить. Молчи.

А я молчу. Что есть сил., но так хочется кричать. Картинки кружат, меняются. И я отчетливо вижу манеж юнкерского училища.

Подо мной не лошадь, а здоровенное рогатое черное животное. То рычит, то мычит, то ребенком плачет — из ноздрей струи огненные. Кружится, меня пытается свалить, выбить из седла. Под тонкой кожей, чувствую канаты мышц. Зверь очень свиреп и дьявольски силен.

— Юнкер Суздалев! Отставить! Как собака на заборе сидишь! Спину держи! Ровней. Рысью, марш! Давай!

Зверь подо мной дергается, набирает скорость. Земля под ногами дрожит.

И в спину ножом, раз, раз! Больно то как! За, что?

Огонь! Во рту, в горле, в животе. Сжигая изнутри, заставил закашляться, на каждый кха, удар ножом в спину.

На!

Ещё?!

На!

Из темноты выплыл пластун. Стал подниматься, словно из воды выходит, шевельнул соломенными обвисшими усами и слабо подмигнул. Глаза красные, как у настоящего демона. Я сглотнул. Дьявол–мучитель, притворяется человеком, товарищем по оружию и чего–то хочет от меня. Что за душу предложит?

Потемневшие от земли и времени крестьянские руки (такие не с чем не спутаешь, но то я знал к кому они на самом деле принадлежат) протянули лепёшку. Лепёшку за душу бессмертную?

Дудки! За лепёшку не купишь!

— А, что ты хочешь за твою никчёмную душонку? Твоего ухода никто и не заметит, а я могу тебе вот, что дать.

Чёрт, притворяющийся пластуном, поднёс к губам и стал лить в рот огненную жидкость

6.1

Надежды не то, что на выздоровление, но хоть улучшение здоровья поручика, таяли по мере прихода нового дня. Хотя, первым делом я смазал его раны сербским бальзамом, туго перевязал. По дороге к границе держи–деревьев, Иван два раза терял сознанку и приходилось его тащить. Брыкался по ходу: шагая в беспамятстве куда–то. Что он там видит? Знать бы. Спину всю отбил, но терпел — ругаться нельзя и так плох поручик.

Не зря батька говорил:

— Не надейся на русских служивых. Солдаты плохо обучены, забитые. Офицеры изнежены, как их барышни.

Вот, граф. Что это за титул такой — граф! Не русский какой–то титул. Чухонский, что ли, или шляхтецкий. Там графы, бароны, герцоги. И нет силы. Нет силы в названии, в толковании. А был бы нашим, да хоть простым казаком, давно бы на ноги встал. Не обороняет его вера.

— Барышня, — протянул я, да скажи такое в лицо графу, тут же пулю и получишь. Суровый в своих понятиях, честь бережет.

Фамилия, правда, русская, старинная. Суздаль — город древний. Суздалевы из тех мест, наверное. Видать фамилия только и держит на этом свете.

— Иван Суздалев, граф, — пробормотал я. — Ванятка, граф. — Покачал головой. Не идет. Не звучит. Нет силы в имени. Как не крути. Как не пробуй. А поддержки от имени нет никакой.

Не плох был в бою. Швидкий, вёрткий, а вот рана, вроде пустяковая и нет Суздалева.

Но может зря я? Старым становлюсь, ворчливым?

Чего разбухтелся, знаешь ведь, не бывает ран пустяковых. С виду пустяковая, а внутри порвать всё может.