Золото Плевны

Рука машинально разогнала сизый дым, вычерчивая в воздухе черной сожженной спичкой замысловатые фигуры. Иванка сразу среагировала, резко обернувшись. Заботливо поднесла пепельницу. Забрал медное блюдечко, слегка улыбнувшись добродушно, заметив, как белые пальчики мелко подрагивают. Не мог ничего с собой поделать — девка мне нравилась. Изголодавшийся по женской ласке, выздоравливающий молодой организм требовал своё. Вздрогнула, когда пальцы случайно встретились. Потупила глаза, стала медленно наливаться румянцем. По открытой шее пошли красные пятна. Замерла. Словно ожидая чего–то. Пауза стала затягиваться.

— Обедать, — подбодрил я болгарку, — еда. Вкусно.

— Вкусно, — пробормотала Иванка, смущенно улыбаясь и снова засуетилась, повторяя традиционный ритуал: рушник на колени, столик, тарелка. Сегодня был гуляш и пах он травками и неизвестными специями. Почти холодное блюдо возбудило во мне сильный аппетит. Выздоравливаю. Первый признак. Теперь и сам чувствую.

Девушка опустилась на пол возле кровати. Подперла голову руками. С каким–то нескрываем восторгом смотрела на то, как я ем. К такому обожанию я не привык. В домах русских дворян детей воспитывали по — спартански. Потом вкадетке и сразу в юнкерском училище, в рот никто не заглядывал.

— Вкусно, — пробормотал я, подмигивая.

— Вкусно! — тут же эхом отозвалась Иванка и счастливо улыбнулась. Потом она стремительно поднялась, засуетилась, охваченная непонятным порывом, быстро убрала тарелку, чуть ли не силой вырвав блюдо у меня из рук, скороговоркой выпалив:

— Сюрприз! — Поставила передо мной большую глиняную чашку прикрытую блюдцем. Я принюхался. Предположил:

— Молоко?

Иванка, кажется, поняла, отрицательно закачала головой, раскрывая слишком полные губы в улыбке. — Только не говори, что кофе. Устал я от вашего бренди и кофе, — Сказал и устыдился, две недели всего как кипяток за божий дар принимал, а теперь, от кофе устал. Вот, гусь какой арзамасцкий. — Прости Иванка, домой хочу. — После паузы, — В Париж.

— Нет, не можна. — Иванка заговорщики подмигнула.

Тут она с видом фокусника подняла блюдце с чашки и приглашающе кивнула. Я уставился в бокал, где в темной жидкости плавала половина лимона.

— Да, да, — многозначительно сказала болгарка, когда я на нее с недоверием посмотрел, и старательно по слогам произнесла:

— Ли — мон.

Я даже не сразу понял, отвечая машинально:

— Вижу, что не яблоко. Зачем в кофе лимон?

Иванка забеспокоилась. Затараторила на местном, вставляя французские слова.

И вдруг я понял:

— Так это чай?! Голубушка моя, неужели чай? Дай ка мне нож. Нет ножа? — Я склонился к стенке и из–под матраса достал узкое жало шашки. Иванка глядя на золотую богатую ручку побледнела, да так, что губы затряслись. Не обращая внимания на ее реакцию, осторожно отрезал дольку лимона. Опустил в чашку, спрятал шашку на прежнее место. С наслаждением втянул себя ароматный запах и сделал первый глоток.

— Хорошо то как! Что ж вы чай не пьете? Сахара бы. Да откуда он у вас. Спасибо, родная. Дай я тебя поцелую и рублем одарю. Последний он у меня остался, берегу я его, как талисман, чтоб к портмоне своему вернуться после пластунских вылазок, да видно случай представился. Заслужила.

Одарил серебрушкой, приблизил к себе, и поцелуем троекратным, как полагается, наградил. Отслонил от себя, слегка огладивплечи, и принялся пить столь забытый, но привычный напиток. Блаженство и только. С каждым глотком силы возвращались, словно эликсир сказочный пил. Иванка присела на кровать ошеломленная. Дождалась пока я чашку с горячим чаем на столик поставил и руки мои осторожно взяла в ладошки свои ухоженные, лицом уткнулась, целовать стала да слезами горячими заливать. Говорила что–то быстро, лопотала по–своему. Ничего не понятно, но очень искренне — заслушаешься. Наверное, за рубль благодарила. Мелочь какая, а кому–то царское серебро за счастье. Не ожидал я такой реакции. Смутился и обеспокоился. Лишь бы в таком порыве чай не пролила. Не успел напиться. Осторожно стал свои ладони из замка сплетенных пальцев вытаскивать. Иванка посмотрела на меня, подняв зарёванные глаза. Я покосился на бокал, давая понять, чего хочу — допить чай.

Дверь резко распахнулась. Стремительно вошел доктор с ним двое. Положили свёрнутую одежду, тонкое бельё, башмаки. Иванка испугалась, засуетилась, быстро слезы вытерла, как и не ревела, стала с колен стол снимать, хотела и чай мой забрать, мягко отстранил руку протянутую.

— Отобедали? — с порога начал доктор, — извините, если прервал вас на интересном моменте, но новости, которые стали мне известны, не терпят отлагательств.

— Уже закончил. Чай и так допью, под новости еще и лучше. Спасибо, мадмуазель.

— Давай, давай Иванка. Шевелись, шельма, — стоило двери за девушкой закрыться, спросил, как бы невзначай, — Надеюсь у вас ничего серьезного? — и кивнул куда–то за спину, за закрытую дверь.

— О чем вы? — не понял я, хмурясь. — Новости у вас, а не у меня.

— Не о чем, господин инженер. Не о чем. — Странный доктор, кажется, обрадовался. Потер руки.

— Я слушаю вас, любезный.