Золото Плевны

— Шевалье, Вы видели меня несколько минут, при не самых лучших обстоятельствах и хотите уверить, что сразу воспылали безумной любовью?

— Мадмуазель Малика. Имя ваше произносить для меня удовольствие, разве когда вы видите восходящее над рекой солнце, вам нужен срок, чтоб полюбить эту картину? Так и я, в тот миг, когда судьба осчастливила меня узреть вас в карете, на горной дороге, сердце моё всецело принадлежит вам, обворожительная Малика.

— Я много думала о вас. Девичьи грёзы и тому подобные глупости. Перед нами столько преград. Я слабая девушка. Если сможете разрушить эти преграды…

Я резко встрепенулся, так, что девушка откинулась в кресле назад, а где–то за спиной снова упало веретено.

— Малика, — в порыве потянулся к рукам девушки.

— Осторожно шевалье — девушка натянуто улыбнулась, — или сейчас может всё закончится и тетушка вызовет гайдуков. Тогда у нас точно не будет ни каких встреч. — Она повернула голову в сторону старой карги, и произнесла фразу на турецком, видимо успокаивая старуху.

— Я … я не могу держать себя в руках.

— Придется, — Малика улыбнулась, — просто смотрите на платье — оно одето для вас и пейте кофе.

— Это так жестоко, любимая.

— Мы и так затягиваем время первой встречи. Прости, Жюль, — девушка поникла головой. — Вам нужно уходить.

Я вдруг вспомнил, чего хотел больше всего на свете, какие картины рисовал в своем воспаленном мозгу.

— Знаешь, я всегда представлял, как мы сидим с тобой вот так за столиком, смотрим, друг другу в глаза, смеемся, пьем молоко и едим круасаны.

Малика расплылась в улыбке. Взяла в руки закрытый кувшин молока, подняла, так, чтобы я обратил внимание и перестал на нее пялиться, и сказала:

— Вот и сбылся Ваш сон. Вот я. Вот молоко. Вместо круасан могу предложить халву.

— Я много слышал о турецкой халве.

— Настало время попробовать.

Лакомство походило на белые и серые тонкие нити шелкопряда. Малика улыбалась, глядя, как халва тает в моих пальцах. А я застыл, не в силах пошевелиться, стараясь запомнить момент навсегда.

8.4

Весь день мотался между имением и селом. Подсказывал крестьянам как лучше прятать имущество и как маскировать эти схроны. Дважды заходил к поручику, оба раза неудачно. Один раз, Иван спал, решили не будить, второй, он ушёл представляться хозяйке. Хотел оставить ему карабин, но доктор отговорил, мол, со сломанными рёбрами, всё равно не сможет стрелять.

— Запрещаю! — категорично заявил он. Я смотрел на него, подняв брови.

— Да война же. Обороняться!

— Запрещаю!

Ну, что ты будешь делать. Упертый. У этих докторов, власть какая–то над нами, и вроде слова неразумные говорит, а попробуй ослушайся, потом виноватым всю жизнь ходи.

Чем бы ни занимался, преследовал какой–то зуд. Бегущая армия–раздолье для казака. Малочисленные не связанные друг с другом группки — лёгкая добыча. Засиделся я без дела. Сами просятся на прицел.

Та, группа, что обстреляла знакомца Дончо, если двигается по дороге, должна к ночи подойти к развилке. Ночью они вряд ли пойдут по незнакомым местам, заночуют, можно попробовать их найти.

Вернувшись к управляющему, плотно поужинал и лёг спать, наказав разбудить через два часа. Сборы коротки. Оседлал коня и вперед. Быстро нашел то, что искал.

После полуночи вернулся с пятью винтовками и всем огневым припасом, что нашёл у пятерых дезертиров. Легко достались. И не противились совсем, когда винтовки отбирал. Не бог весть, какие трофеи, но хоть гайдуков вооружу современным оружием.

Во флигеле доктора, одно окошко светилось. Направил лошадь на огонёк.

По моему разумению, не спали в комнате поручика. Стараясь не шуметь, спешился, снял шапку, осторожно заглянул в окошко.

Точно, поручик с доктором. Накурили так, что разглядел с трудом.

На мой стук, окошко отворилось. Мгновение и радостный граф левой рукой обнимал, похлопывал по плечам, спине, одновременно пытаясь помочь снять задубевший на морозе полушубок. Ещё мгновенье, расторопная девка, повинуясь голосу лекаря, потащила полушубок, застировать кровь, густо плеснувшую из горла последнего, пятого дезертира. Он что — то почувствовал или услышал, сел, начал тянуть к себе винтовку, пришлось с корточек прыгнуть на него. Своим весом прижать к земле, одновременно провести ножом по шее. Хотя сразу же скатился с него чрез левый бок, но горячим плеснуло добре. Может и раньше не уберегся, но белая овчина была основательно замарана.

— Холодной водой мой, не жалей рук, шельма, — кричал в дверь доктор. — Что за девка! Лишь бы на мужчин пялиться!

— Знаю, не раз кровавые тряпки стирала, — донеслось вместе с громыханием железного таза.

— Тряпки твои одно, а тут другое!

— Кровь то едина, человеческая!

— Совсем от рук девка отбилась, огрызается! Что делать, с шельмой такой? Ума не приложу. Послал Господь подарок судьбы!

Иван произнёс фразу про вожжи и они с доктором засмеялись, а я потихоньку вертел в разные стороны поручика, рассматривал со всех сторон.

То, что поправиться было несомненно, но воевать с ним ещё рано. Поразило другое, он стал старше. Шрам на щеке, с ещё не сошедшей коркой,