Золото Плевны

Я кашлянул, прочищая горло. Толстая мышь–полевка, напугавшись, чуть не сорвалась с потемневшей балки крыши, засеменила быстрее лапками, мелькнув хвостом на прощанье, пискнув, скрылась в соломе. Надо бы кота принести, видел рыжего красавца на покосившемся заборе возле осевшей хаты. Вроде бесхозный, тогда уже мяукал, намекал и просился в гости. Изловлю, да принесу графу, пускай бавит. Почему раньше не додумался? Глядишь, отвлекся бы от любовных утех.

— Что Иванка? — не понял поручик, сбиваясь с мысли. — Плакала от счастья моего, когда услышала — я же с ней первой новостью поделился, вот здесь и лежала, как ты, она ведь понимает через слово, жаль, еще плохо говорит, но старается. Да, что ты все про служанку? По нраву что ли? Такую и выкупать не надо, только свистни, сама через круп лошади ляжет — бери, как трофей с войны.

— Так вот откуда бесы в глазах, — тихо сказал я, вспоминая тревожный образ молодой женщины, ведь чувствует всё, волнуется, вот и бесится.

— Что? — Иван устало присел, откинулся спиной в сено.

— Такого трофея мне не надо — говорю, — пробормотал я и жестко хлестнул себя клевером по голенищу сапога. Поблекший цветок оторвался и улетел в труху у старой лестницы.

— А, я бы взял, — пожал плечом поручик, прослеживая взглядом полет цветка. — Хорошая девка. Может Малика и возьмет к себе служанкой, когда ко мне начнет собираться.

Я покачал головой. Бессердечный, что ли со всем? Да, нет. Вон разговоры все о Малике. О любви.

— Не понимаю я тебя, граф, когда ты шутишь, а когда правду говоришь.

— Что здесь смешного, — лишь пожал плечом в ответ поручик. — Малика мне вряд ли откажет. Любит же.

Под разговор тряпицу размотал, предохраняющую винтовку от пыли и соломы, тут заскрипела дверь сарая. С блюдом прикрытым рушником, бочком вошла Иванка. С порога застрекотала, пряча глаза. Съехал вниз, к опьяняющему запаху горячей сдобы. Рот сразу наполнился слюной. Есть, вроде, совсем не хотелось. Откусив жёлто–коричневый кружок, половину мягких кружков высыпал и завернул в рушник — в дорогу.

— С творогом, — сказал графу, набитым ртом. Иванке — Лезь наверх, подсадить? — сделал движение к тому месту, под которое якобы собирался подтолкнуть. Девка шарахнулась, чуть стряпню не рассыпала.

Мы с поручиком заржали, что жеребцы, так что в поиск я отправился с отличным настроением.

Заседлав кобылку, ещё раз вошёл в сарай, две пары глаз смотрели из–под крыши, с удивлением. Сняв шапку, пафосно прочитал, невесть откуда выплывшее четверостишье казака — поэта:

З моїх снів ти утичеш над ранок,

Терпка як, аґрус, солодка як біз.

Хочу снить чорні локи сплута́ні,

Фіалкові очі мокрі від сліз.

— На каком это? — отозвалась задумчиво Иванка. — Колко красиво.

— Это, вроде, про любовь? — спросил граф.

— Е за любовта.

— Не понятно, но красиво.

— Ты, Вань, французские стихи ей почитай, они про любовь на всех языках понимают.

И вышел на улицу, осторожно притворив дверь, весьма довольный собой. Кобыла косилась, когда усаживался в седло, всё ждала гостинца. Потрепал по шеи, как мог, успокоил. Сахар в этой жизни не нам. Трогай, сивая, дел впереди много.

*казачьи линии — полоса укрепления и казачьи станицы

9.1

После пирогов и доброй, отзывчивой Иванки, разморило. Спать захотелось. Ничего поделать с собой не мог — глаза слипались. Руки кое–как застегнули крючки на штанах. Иванка прилегла рядом, гладила меня по груди, щекотала соломинкой. Прикосновения несколько минут назад, такие сладостные, сейчас раздражали.

— Перестань, — попросил, как можно мягче, давя зевок. Соломинка медленно поползла к поясу.

— Кому сказал?! — хотел снять руку, а получилось, оттолкнул. Девушка поникла, скукожилась, улыбка погасла. Слезы в глазах набухли. Сразу сон прошел.

— Иванка! Да будет тебе печалиться. После таких утех, я всегда строгий. Не хнычь, дурёха, не помышлял тебя обидеть. Хочу отдохнуть — мешаешь. Понимать должна. У меня же вечером дела.

— Шалить? — неуверенно предложила Иванка, чисто по девичьи. Под стать моменту улыбка заиграла, неясная, вот–вот погаснет.

С досадой хлопнул ладонью по сену, подняв облако пыли.

— Отстань, говорю. Тебе только шалить. Кормить и шалить, что я тебе бык–производитель! А, всё одно ничего не понимаешь.

Видя, что гневаюсь, не удержалась, по щеке скатилась крупная слезинка. Только этого мне не хватало: видеть бабьи слезы, перед встречей с Маликой. Чтобы смягчить момент отчуждения, попросил:

— Принеси воды. Напиться хочу.

Ох, и расторопная служанка, только сказал — кружка уже в руке. Надо бы у Миколы денег занять, да дать пару червонцев на прощанье.

— Скоро уеду. Понимаешь? Время приходит, — сказал я, как можно проникновеннее, дотянувшись до коленки.

— Понимаю. — Кивнула головой Иванка. — И я?

Вода не пошла в горло. Подавился. Утерся, заботливо протянутым рушником.

— Я же на войну. Ты — нет.

— И я, — быстро закивала головой, глаза засияли, моментально высохнув от слез, опять затараторила, — И я. Бери с собой, а? Верной буду, любить буду. Всегда рядом буду. Сапоги снимать, стирать, ребеночка рожу. Дни, ночи вместе. Ты и я. Хорошо.