Золото Плевны

Я кивнула на маленький столик, куда бы Иванка могла поставить серебряный кувшинчик, натянуто улыбнулась, хотя внутри недовольство быстро превращалось в злобу. Такое утро испортила.

— Кофе! — Тетушка Сайжи закряхтела, приподнимаясь со своего диванчика, крытого красным толстым ковром. Иванка проворно остановила ее вежливым взмахом и быстро наполнила кружечку ароматным напитком из арабских рощ. Подала.

— Спасибо, милая, — отозвалась Сайжи, — все бы были такие милые, как ты. — и ворчливо добавила, не забывая охать. — Забыли с чьих рук ели. — Смахнула старческую слезу.

Я покачала головой.

— Я не забыла, — не много дерзко, как мне показалось, ответила болгарка и вызывающе вскинула голову, осмеливаясь посмотреть в глаза. Я нахмурилась. Ходили нехорошие слухи, что папа любил кормить Иванку с рук виноградом, так, кажется, это называлось за глаза. Раньше девушка много чаще бывала дома, но со смертью отца, я её, почти не видела. Растворились слова наговора, задышала спокойнее мама. Не хотелось бы, чтобы служанку доктора она увидела вновь.

— Спасибо, Иванка, — поблагодарила я девушку, отпуская кивком головы. Болгарка не торопилась уйти из гостиной. Чего–то выжидала. Томилась. Смотрела прямо перед собой, поджав губы. Решилась и голос зазвучал по комнате громче, чем здесь привыкли говорить:

— Можно ли мне спросить вас, госпожа Малика?

— Конечно. — Я терпелива. Я должна быть терпелива. Я должна быть, как отец. Я — будущая хозяйка имения. Однако все мы ходим под Аллахом и равны перед ним. Надо терпеть. От следующих слов вздрогнула, плохо справившись с чувствами.

— Как шашка вашего отца могла попасть к французскому офицеру? Ведь господин никогда не расставался с ней.

— О чем ты говоришь? — я нахмурилась. Не много неожиданно. Думала, начнет говорить о скоте, и настроилась уже подарить будущего теленочка бывшей любовнице отца. Поэтому смысл фразы сразу не дошел. — Какая шашка?

— Разве вы не видите, какое оружие носит француз?

— Мужчины оставляют сабли в прихожей и не показывают его женщинам, если они настоящие мужчины. — Я напряглась и посильнее ухватилась за край стола, спасая себя от падения. Костяшки побледнели. Я всё еще не понимала смысла в чужих словах. Что позволяет себя эта девка, какое право имеет со мной разговаривать в таком тоне? Почему не остановится? Должна же быть грань в общении. Отец! Как же мне не хватает тебя. Эти люди… стали другими.

Иванка глухо промычала. Глаза ее блестели от слез, но она гневно говорила, не в силах остановиться.

— Такой, не грех и похвастать. Вся из золота! И рукоять с камнями и арабская вязь на лезвии. Приметная. Вельможная.

Я промолчала. Иванка скинулась, озлобляясь ещё больше:

— Я ведь каждую буковку запомнила. Не раз мне ваш отец ее показывал. Ваш отец всегда…

— Замолчи, — оборвала я девку.

— А теперь эта шашка у какого–то французского офицера! Мне то, что. Не мой отец гуляет по райским кущам.

— Ты ошибаешься, — уверенно сказала я, обдавая служанку холодом. Раньше такого тона было достаточно, чтобы прекратить любую беседу с челядью и поставить ее на место. Но не сейчас. Иванка разошлась. Моё сердце продолжало бешено биться.

— Конечно, я ошибаюсь! Конечно! Так — то чтут память господина в его доме. Что вам стоит самой проверить? Или вы уже все рассмотрели? Так? Быстро же вы, госпожа, поменяли одну любовь на другую! Отец бы в могиле перевернулся, узнай о таком. — Болгарская девушка резко обернулась к старухе, у которой от древнего возраста дрожали руки, и она никак не могла успокоить чашечку на блюдце. Костяной фарфор тоненько звенел. — Что тётушка Сайжи не досмотрели? В три пары глаз, не углядели за своей любимой племянницей?

— Что она говорит? — Сердито переспросила Сайжи, глуховатая на два уха.

— Быстро же Вы забыли о отце, госпожа Малика. Быстро. Даже года не прошло.

— Не трогай память о моем отце, недостойная!

— Не Вам решать, чего и кого я достойна.

— Как ты смеешь?!

— Смею! — закричала в ответ Иванка, не уступая ни в чем. Чужой порыв ярости поражал. Я будто снова увидела черного злобного жеребца перед собой.

— Айдын–бей! — хрипло позвала десятника старуха Сайжи. Видно терпение ее закончилось давно и сейчас она, наконец поняла смысл происходящего. — Айдын–бей!

— Ах, бабушка, оставьте. Сама уйду! Мне Ваш курятник любви противен. Нельзя же быть такой слепой от чувств!

Я закрыла глаза, слушая служанку. Дыхание перехватало. Огнем горели уши. Гнев душил горло. У самой двери Иванка замерла и обернулась, желая ешё сказать какую–нибудь гадость.

— Поди прочь! — приказала, изо всех сил стараясь сохранить ровный сухой тон. Иванка гордо фыркнула, осмотрела меня взглядом сверху вниз и вышла из гостиной, громко хлопнув дверью. Сайжи покачала головой.

— Крестьяне со всем распоясались. Хозяина на них нет.

— Нет, — эхом отозвалась я и позвонила в серебряный колокольчик.

Потом я посмотрела на тетушку, так и не поняв, что она сказала и без чувств упала на пол.

10.2