Золото Плевны

Я привычно сдвинул шапку на макушку. Покарябал щеку. Чувствовал ведь, ничего хорошего не получится. С другой стороны, выбора — то у нас не было.

— Вань, только не стреляй.

— Да, что у меня других забот нет кроме этого старика? Всыпь ему нагайкой! Да, вышвырни на улицу охладиться.

— Вань. Слышь — не стреляй. Айдын–бей Иванку зарубил.

— Как зарубил? — пробормотал побледневший граф. Вся спесь слетела с лица молодого дворянина. Подбородок затрясся, но живо справился с эмоциями. Вспыхнул гневом, закричал:

— Как зарубил?!

— На смерть.

Поручик вскрикнул и проворно съехал вниз. Пошел медведем на турка. Остановил рукой, преграждая путь. Отдав шашку, на всякий случай стал между мужчинами.

— Её не вернёшь. Раньше надо было думать.

— Будь проклята эта железка, — прошептал Иван, сжимая шашку, — будь проклята эта война.

— Господин поручик! — Повысил голос я. Нужно было быстро вытащить его из пропасти переживаний. — Война не кончилась, будут ещё потери, — скажу ему обидное, — Что–то по солдатам своим, вы так не убивались. — Точно, выпрямился, лицо высокомерное состроил.

— Для того их матери рожали.

— Скажи это матерям! Ладно. Не ко времени этот разговор, иди с Иванкой попрощайся, только не долго. Всё, уходим. И вот, на две лиры, с лекарем расплатись.

Опустился рядом с десятником.

— Уходи, не буду тебя убивать. Знаю, думаете, ваш бог за христианские души не наказывает, а я думаю, накажет. — Понял ли, может, догадался, но заплакал горько. Чего — то лопотал сквозь слёзы и кашель, я не вникал. Повозившись с тяжеленой лестницей, позвал его. — Кончай сырость разводить, я не поп и не мулла, грехи не отпущу, помоги лестницу приладить. — Пошёл за сарай ножом отрыл наши сидора, пора в своё одеваться, хватит в чужое рядиться. Зашил добытые золотые в специальные кармашки в черкеске на спине и груди. Пусть пока кольчугой послужат.

Жалко девку. Всё хамылём, да хамылём. Вот и добегалась. Прими, Господи, её душу бессмертную. Зашептал молитву заупокойную. Чего ж так не весело получается.

Папаху на голову, башлык на плечи, шашку на пояс. Разложил мундир Ивана, постиранный, заштопанный, залатанный бешмет. Ещё с нами разок сходит и заплаток будет как у пластуна. В щелку осмотрел, что на белом свете творится. Иванку уже унесли, возле докторского флигеля невеликая кучка женщин, вот и поручик мой идёт — ногами снег загребает.

Сейчас в оборот его нужно, болью физической, душевную перебить.

— Быстро, Вань облачайся, опять ты поручик российский. Тикать треба, турки рядом. Давай помогу, пистоль заряжен? Брось эти чувяки турецкие, бурки свои натягивай. Болгары постирали всё, погладили, гляди портяночки, что платочки у мамзелей на балу. Папаха твоя счастливая.

О, це гарно! Всё Вань, бегом, жеребчик тоби заждався, и мой поди зажурился. Конив, у нас по два, каждому по заводной, так что помчим як витер.

— А, что далеко неприятель? — вынырнул, все–таки из скорбных мыслей.

— Уже должны были подойти, — врал боевому товарищу, помогая сесть в седло.

— Давай мимо окон Малики проскачем. Хочу глянуть в последний раз.

Я вздохнул.

— Давай, друже. Нам всё едино в ту сторону, к дороге нам ходу нет. Через сад и огородами, Вань, огородами. Прощаться не будешь? — спросил я, когда проезжали господский дом.

— Нет туда мне ходу.

— Неужто отставку дала?

— Покрасоваться вчера решил, шашку пристегнул, а турок, что я на батарее зарубил, её отцом оказался, ну и… Прокляла меня Малика. — Забормотал Иван, отводя глаза. — Всю ночь не спал. Не украл же я эту железяку, честно в бою взял. Мог ведь и он меня зарубить, а она… Отцеубийца.

Маменька её тоже. Пощёчин Малике надавала, наверно за враньё и флирт со мной, в общем, влип я как шведы пол Полтавой.

— Не журись, значит не судьба и, правду сказать, чего дома невест мало?

— Тут другое.

— Другое?

— Микола, ты почему десятника не убил?

— А, ты?

— Я себе так противен был, особенно, когда увидел, — он шмыгнул носом, — Иванку.

Я покачал головой.

— Хоть застрелись, теперь ничего не изменишь, только иродов миром не мазаных, порадуешь. Помолись за упокой души.

Поручик замолчал, тихо зашептал молитву. Држдавшись окончания, продолжил:

— Давай лучше тихенько заспиваем, — я запел старинную песню, про степь привольную, про шашку острую, дружбу казацкую, про то, что бабы последнее дело. Повеселел поручик, плечи распрямил, и про Иванку словом больше не обмолвился.

— Туда ли скачем, дороги то нет?

— На кой нам шлях, направление я знаю.

— Без компаса как–то скучно, то влево поворачиваем, то справа объезжаем.

— О, тут компас должен быть, — я постучал себя по лбу. — Мы с Грицом и его дядями два раза в Абхазию по горам ходили. Через немирных черкесов, через перевалы заснеженные, а там петли, мама не горюй, по нескольку дён. Ночью по Полярной звезде и Чумацкому шляху, днём по солнцу.

Хочешь, байку расскажу, только она, того, с запахом.

— Байка — это выдумка?