Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы

Но чтобы они ни думали о переменах в лицах, фигурах, никто не осмеливался сказать об этом вслух. Разговаривая о прожитых годах, они избегали даже намеков на преображения, которым их подвергло время.

— Я раньше собирался уйти, — улыбался Алексей Иванович. — Случись — и не встретились бы.

— Зря обо мне плохо думаешь, — пригрозил пальцем Иван Фомич. — Я ведь за тем и шел в Академию наук, чтобы твой адрес спросить.

— Переехал года три назад на другую квартиру, — вздохнув, сказал Травин. — Там же, в Коломне, в доме Человеколюбивого общества проживаю. Все лучше, чем у хозяина. Власов у меня последнее время имел привычку приходить в квартиру, когда ему вздумается.

— Я думал, ты собственный дом заимел, — гоготнул Хруцкий. — Такие перспективы были, помню.

— Был бы и дом, если бы не должки, — развел руками Травин. — Сколько судов прошло. Редко выигрывал. Все больше меня наказывали. В Академию обращался за помощью. Да что она сделает против миллионщиков?

Вдоль набережной сновали пролетки, одноколки, спешно, но важно проезжали дилижансы и кареты. Казалось, все они торопились выбраться из города, над которым в безоблачном небе, растопырив обжигающие тысячерукие лучи, недвижно стояло солнце.

Травин и Хруцкий несколько раз переходили улицу: то забирались в тень деревьев, то спешили к Неве дыхнуть прохладой. Напротив их по реке в разные стороны разбегались прогулочные пароходы. От общества финляндского пароходства с темно-синей окраской корпуса и желтой кормовой частью, высокой и черной трубой. И частные, без кают, покрашенные в зеленый цвет, корпуса которых довершали покатые крыши.

Они вскоре переместились в один из частных пароходиков. Садились наугад в первое причалившее к пристани судно, лишь бы спрятаться от жары, а попали на пароход, маршрут которого завершался на Екатерининском канале — неподалеку от дома, где проживал Алексей Иванович.

— У тебя, наверное, своя усадьба, — продолжил начатый на берегу разговор Травин.

— С чего взял? — стрельнул на него поблекшими голубыми глазами Хруцкий.

— Так не зря же меня про собственный дом спрашивал, — зажмурился от скользнувшего по лицу солнечного луча Алексей Иванович, вроде, как подмигнул.

— Догадливый малый, — мотнул головой Иван Фомич и помрачнел. — Отец в 1839 году умер. Через пять лет после смерти его приобрел я имение в Захарничах Полоцкого уезда. Точнее, купил землю, а уж потом по собственному проекту дом построил и сад заложил.

— Жена, дети?

— Трое ребятишек. Я тебе их покажу — картину привез в столицу. Называется «Семейный портрет». Там они все и есть.

— Ты уезжал, у меня один сын был — Иван. Теперь четверо детей.

— Значит, с Татьяной.

— С ней.

— Да с такой женщиной, как твоя Татьяна, можно до конца жизни идти. Ох, и не зря же мы тогда с Ободовским тебя сосватали! Кстати, как Платон поживает? — Хруцкий, спросив, сильно сжал руку.

— Учил детей царской семьи. Теперь весь в драматургии. Видимся редко, по праздникам, — сухо ответил Травин.

— Я смотрю, вы в ссоре, — протянул Иван Фомич. — Зря это. Жизнь и так коротка, надо радости друг другу приносить… — он встряхнулся. — Ничего. Дело поправимое. Меня к Платону проводишь, поговорю с ним.

— Он не виноват, — нахмурился Травин.

— Так, так, интересно… — взглянул на него Хруцкий.

— Интересного мало. После того как весной этого года умерла Елизавета, у меня будто все внутри оборвалось. Он заметил это и сказал, что я и так всю жизнь свою жену за домохозяйку держал, а тут и вовсе замечать перестал. Дескать, негоже так поступать. — И тут Алексея Ивановича прорвало. Он стал пересказывать подробности ссоры с Платоном, эмоционально утверждая после каждого произнесенного, якобы, Ободовским обвинения, свою правоту. Он бы еще долго говорил, но увидев сердитое лицо друга, неожиданно сник.

— Я и сам понимаю, — сказал он, переждав мучительную паузу, когда, как ему казалось, на него должен был обрушиться гневный поток обвинений от Хруцкого. — Но с самого начала повелось: она сама по себе, я сам по себе.

— Елизавета давно умерла? — спросил неожиданно Иван Фомич.

— 17 марта, — ответил Александр Иванович, недоуменно посматривая на друга.

— Ты плачешь по ней? — продолжал тем же тоном Хруцкий.

— Нет, — осторожно сказал Травин, все еще ожидая подвоха.

— Ну и ладно, — словно решив что-то для себя важное, махнул рукой Иван Фомич.

Алексей Иванович хотел спросить, что бы это значило. Ведь по сути Хруцкий не высказал ни сожаления по поводу смерти Елизаветы, ни пожеланий, дескать, теперь у тебя в семье все наладится. Но, едва раскрыл рот, заметил улыбку на лице друга — понял, как глупо будет его спрашивать о том, что обоим им понятно.

* * *

— Из Москвы к нам в Санкт-Петербург перевелся артист Леонид Леонидов. На него у меня вся надежда, — продолжал вводить в обстановку культурной жизни столицы своих друзей Платон Григорьевич Ободовский. — Перевод не был для Леонидова счастьем. При полном развитии своего таланта и сценического опыта он пока не нашел себя на петербургской сцене достойного репертуара.

— Леонидов? Не ученик ли Василия Каратыгина? — не выдержал Травин.