Золото собирается крупицами

– Моя, – ответил стоявший у стены худой парень, у которого от волнения дергалось левое веко.

Фельдшер нагнулся над бумагой:

– Фамилия?

– Якшибаев.

– По-русски понимаешь?

– Уруски понимай, фамилия моя уруски Хорошобогатов.

– А кто такой Якшибаев? – пожав плечами, спросил фельдшер.

– Я!

– Почему же у тебя две фамилии?

– Якшибаев – по-башкирски, Хорошобогатов – уруски, – с трудом произнося слова, сказал парень.

Фельдшер и сидящий за столом лысый унтер от души расхохотались.

– Годен!

Якшибаев согнулся, схватившись руками за голый живот:

– Моя болит, ой-ой! Моя армия не пойдет…

Он жалобно заглядывал в глаза фельдшеру, но тот пригласил к столу следующего.

Следующий парень был хромой. Фельдшер постучал кончиками пальцев по его худой груди, приставил к ней свою трубку, послушал и повернулся к лысому унтеру:

– Годен!

– А как же нога? – растерянно спросил парень.

– Иди, иди, там вылечат, – ответил фельдшер.

Из двадцати двух рекрутов лишь сын Хужисултана-бая был признан негодным к военной службе…

На следующий день рекрутов из Сакмаева и других деревень выстроили во дворе, лысый унтер проверил их по списку и повел трактом в Белорецк. Он то и дело останавливал колонну и приказывал не шуметь и держать строй, но как только рекруты трогались с места с мешками на спине, в худой и рваной одежде, в лаптях, строй снова нарушался, и все шли гурьбой, кто как хотел. Они напоминали стадо, которое гонят на убой…

21

Еще вчера стояли тихие солнечные дни, в воздухе летала серебристая паутина, порошила багряная листва, вылинявшее за лето небо наливалось осенней синевой; еще вчера летели на юг иволги и стрижи; еще вчера с тоскливым курлыканьем проплывали над лесом треугольники журавлей, как вдруг посыпал мелкий моросящий дождь, и лес будто ушел под воду, сильно похолодало, и стало ясно, что зима уже не за горами.

Семья Хакима дольше других задержалась на летнем пастбище – Хажисултан не все косяки перегнал в Сакмаево.

Загит еще продолжал пасти дойных кобыл,, а Хаким почти все время сидел около Мугуйи, которой день ото дня становилось хуже.

Под вечер Загит согнал кобыл за изгородь, закрыл жердями выход и, промокший насквозь, залез в сделанный наспех шалаш возле старой развесистой березы. Чтобы согреться, он натаскал из копны сухого сена и зарылся в него с головой. Он долго дышал на озябшие руки и дрожал, пока сон не сморил его.

В полночь он проснулся от дикого воющего крика и спросонья не сразу догадался, что это кричит мачеха. Не попадая зуб на зуб, он выскочил из шалаша и тут же увидел Мугуйю. Она лежала недалеко от юрты, обхватив ствол старой березы, кричала в крик и царапала кору дерева. Около нее суетился и что-то бормотал Хаким.

– Беги за Карибой-эби! – увидев сына, приказал он. – Но сначала помоги мне занести ее в юрту!.. Она не хотела пугать детей и выползла, когда я задремал…

Загит, едва они с отцом уложили Мугуйю, бросился к дальней, за поляной юрте и скоро вернулся, таща за руку запыхавшуюся повивальную бабку.

Кариба-эби прошептала про себя какую-то молитву, сполоснула руки из кумгана, засучила до локтей рукава и, отодрав колючки репейника с широких штанов, бросила их в огонь. Убрав волосы под платок, она провела руками по лицу и лишь только тогда подошла к роженице.

– Слава аллаху, пусть он даст вам здоровья и долгих лет жизни! – сказала она. – Когда ты заболела?

– Вчера…

Голос Мугуйи был еле слышен, но стоявшие рядом Гамиля и Аптрахим повторили громко слова матери:

– Вчера!.. Она говорит, что вчера!

– А вы зачем тут торчите? – Хаким обернулся к детям и сердито прикрикнул: – Чтоб духу вашего тут не было!.. Нет с вами никакого лада, с проклятыми!

Дети, а за ними и Загит послушно вышли, но бабка с укоризной и даже с некоторым испугом посмотрела на Хакима.

– Зачем ты так говоришь? А вдруг ангелы в эту минуту скажут «аминь»? – Она покачала седой головой: – Грех так кричать на детей – несчастье в дом накличешь!.. У меня вон их было девятеро, а не осталось ни одного!.. Как подумаю, кто за мной ухаживать будет, кто пить подаст, когда заболею, так страшно делается… Не-ет, дети наша опора, их жалеть надо… Шел бы ты и сам на двор, пока я буду тут возиться с твоей женой!

– Что я, баб не видел, что ли? – рассердился Хаким и, пожалуй, больше всего не на то, что его выставляли, а на то, что зря обидел своих ребят. – Это же моя жена, а не чужая…

– Ладно, сиди, если не стыдно, – согласилась старуха. – Никто твою жену у тебя не отбирает…

Она плюнула на все четыре стороны, подложила под голову Мугуйи старую, рваную подушку и стала неторопливо и бережно раздевать ее.

Хаким отвернулся. Мугуйя так похудела за время болезни, что было непонятно, как в этом худом, костлявом и изможденном теле может еще теплиться новая жизнь.

Кариба-эби провела рукой по большому, вздувшемуся животу Мугуйи, мягко нажала ладонями в нескольких местах и повернулась к Хакиму.

– Ребенка нечистый дух держит, – проговорила она, становясь вдруг суровой и неприступной. – Неси порох, я заговорю…