Золото собирается крупицами

Гайзулла открыл глаза. Утреннее солнце заливало избу светом, желтые зайчики прыгали по стенам, по дощатому полу, снег за окном искрился тысячью золотых крупинок. Наташа хлопотала у печи, двигая ухватом. Кулсубай сидел на лавке у окна и натягивал сапоги. Солнце пронизывало его бороду так, что казалось, видна была каждая волосинка. Гайзулла рассмеялся, спрыгнул с печи и подбежал к Кулсубаю.

– Агай, мы здесь останемся?

– Нет, дружок, дальше пойдем. А тебе что, понравилось на русской печке спать? – хохотнул Кулсубай.

– Понравилось, – ответил Гайзулла, опуская глаза.

– Ничего, еще наспишься! Здесь везде такие, в каждом доме! – Кулсубай натянул сапоги и встал. – Ну, попьем чаю, и айда! Я говорю, пора нам….

Уходя, они долго оглядывались и махали рукой Наташе, которая, провожая их, вышла на крыльцо. Она улыбалась и кричала что-то, но скоро уже не было слышно, что она кричит, а потом дорога свернула, и скрылась за поворотом ласковая, светловолосая женщина в накинутом на плечи полушубке, и маленький домик, и собака, вилявшая хвостом…

От дома к дому, от деревни к деревне ходили хромой мальчик и мужчина с черной бородой. Гайзулла скоро привык к тому, что каждую ночь спал на новом месте, к тому, что везде их встречали радушно, кормили, оставляли на ночь и часто просили Кулсубая пойти к больному, заговорить боль, прогнать нечистую силу. Обычно Кулсубай оставлял мальчика у хозяев и ходил по деревне сам. В каждом доме спрашивал он о своей жене, но никто не знал о ней, и надежды найти ее становилось все меньше. Кулсубай приуныл, а Гайзулла все сильнее скучал по дому и долгими зимними вечерами, сидя у печки, вспоминал мать, сестер, низенький дом с покосившимися воротами, чувал, отбрасывающий яркие блики на лица сестер и матери, хрупкую березку над могилой отца, знакомые деревенские улицы.

Однажды, когда они выходили из небольшой русской деревушки, их догнала старая женщина в зипуне и валенках. Запыхавшись, еле переведя дух, она схватила Кулсубая за рукав и, еще не в силах сказать что-нибудь, мотнула головой.

– Отдышись, тетушка, – сказал Кулсубай. – Куда торопишься? Я ж от тебя не бегу!

– Ты тот знахарь, что вчера ходил? – прерывистым хриплым голосом заговорила наконец старуха.

– Ну, допустим, я.

– Ох, догнала, слава богу! Дочь у меня старшая захворала, сделай милость, помоги! Я тебе заплачу, чем смогу…

Женщина привела их к большому дому с резными наличниками и деревянным подзором вдоль крыши, суетливо распахнула дверь:

– Проходи, проходи! В жару лежит, уже не сколько дней…

Миновав большие стены, Кулсубай, не раздеваясь, вошел в избу, оставляя за собой талые грязные следы. Больная лежала в углу, на деревянной кровати. У нее было желтое лицо, большие голубые глаза ввалились. Не обращая внимания на вошедших, она негромко и монотонно стонала, положив руки на живот.

– Катерина, лекарь пришел, – шепнула ей старуха.

На лице больной появилась страдальческая улыбка, она повернула голову и поглядела на Кулсубая.

– Где болит? – спросил Кулсубай.

– Здесь, – тихо сказала Катерина и нажала на живот.

– Ясно. Теперь слушай внимательно – мой заговор поможет тебе, только если ты мне поверишь, поняла? Если ты хоть чуть-чуть усомнишься, еще хуже заболеешь! Все, кого я лечу, выздоравливают, и ты поправишься, только верь. Я говорю, пока буду читать молитву, думай про себя: «Я поправлюсь, я поправлюсь». Поняла?

– Поняла, – слабо улыбнулась Катерина. – Я тебе верю…

– Ну вот и хорошо! – Кулсубай погладил бороду, возвел глаза к потоку и запел, на ходу складывая слова в лад:

Поправляйся, не болей,
Девушка пригожая,
С женкой бедною моей
Ты немного схожая...

Знать бы, где она теперь,

Во какой сторонушке,
То ли плачет обо мне,
То ль забыла, женушка?

Раскачайте, раскачайте

Белую березоньку,
Ненаглядной с белых щечек
Оботрите слезоньки...

Гайзулла, стоявший у дверей, изумленно посмотрел на Кулсубая.

– Агай, нельзя обманывать, алла тебя накажет! – вдруг вырвалось у него.

Кулсубай даже не обернулся и продолжал напевать, шепча что-то и отплевываясь после каждого куплета Катерина, глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, сначала вздрагивала, потом порозовела и вздохнула.

Сел бай на коня и поехал в зеленя,
Там он с лошади упал и навек в земле пропал
Раз наелась я овсу во зеленом во лесу
И похвасталась, что вскоре жеребенка понесу!

Гайзулла не выдержал и громко рассмеялся, но Кулсубай, не меняя тона, пропел дальше: