на обглоданные скелеты птиц с жадно разинутыми клю
вами.
47
тый тайник, предварительно осмотрев его, потом подло
жили под белесое днище широкоскулой посудины катки
и со скрипом и придыхом потянули в дальнюю отмелую
воду. Герман сел на переднюю скамейку — уножье, по
хожий на идола: задубевшее крупное лицо его казалось
вырезанным из вяленой березы. Маленькие глазки по
темнели, налились суровостью, а ладони, словно бы
примеряясь, мяли сетное полотно и упругую, как верес
ковый корень, просоленную тетиву. Сашка Таранин си
дел на веслах, круто выгибая узкую длинную спину,
Герман изредка командовал, и тогда Сашка вскидывал
на него громадные глаза и согласно кивал. Коля База
торчал на куче сетей, нахохленный и посеревший; в мыс
лях он все еще объяснялся с Зинкой. Тихо было в ми
ре, и только непрозрачная вода белым бельмом вздыма
лась и хлопалась о днище; море было кругом, оно стоя
ло выше головы, и впереди не было различимой грани,
называемой горизонтом.
...Сперва подъехали к изначальному кутовому колу,
который стоял на якоре еще с весны и держал на своей
узкой спине весь тайник; потом проверили стенку, она
торчала из моря подобием черной вереницы казачьих
пик. В этой огороде было только две щербатины: штор
мом раскачало и повыбивало два кола, их подобрали
невдали от избушки и сейчас решили поставить на
прежнее место. Спустили с карбаса трехногую высокую
скамейку, и главный забивалыцик, второй по чину и ры
бацким паям на тоне Коля База, полез наверх. Море
подмывало шаткое сооружение, и парень потоптался на
площадочке, привыкая к зыбкой опоре. В штилевой
воде загнать кол в грунт — дело шутейное для стоящего
рыбака. Но когда зыбь в море, когда идет накатная
волна, близкая к штормовой, а тайник стягивать на бе
рег неохота — ведь семга любит подвижную воду, —
тогда зацепиться ой как трудно: обносит голову, того
и гляди скинешься вместе с кувалдой в море. Но обычно
выбирают тихую погоду, чтобы зря не рисковать, а уж
если приспичит, то руками зашатают кол в дно—и лады.
Коля База еще потоптался на площадке, и Герман
Селиверстов впервые за всю ночь улыбнулся и сказал:
— Как тебя баба-то уходила — беда, — и снова за
молчал, уже до самого конца работы.
48
что поделаешь, такая наша жизнь, — обтерханным ру
кавом повозил над губой и, метя кувалдой-киюрой в
тонкую вершину, стал загонять кол в дно. Герман дер
жал кол посередке, помогая напарнику, и сопел, когда
забивалыцик промахивался и киюра пугающе свисте
ла возле уха.
Брешь в огороде починили, а там уж все пошло куда
проще и отлаженней: натянули тетиву, поставили завес-
ки — сетчатые стенки, котлы-ловушки — и к утренней
зорьке ставной невод был готов.
Солнце встало на корточки, все в мире пришло в
движение, стало парко, и рыбаки разделись до рубах.
По-прежнему тонко ныла тундра, вся белая от солнца
и цветущего багульника. В низинных озерках хлопали
утки, поднимаясь на крыло, еще далее синела щетка ле
са, и оттуда прозрачно и ледяно заманивала поздняя
кукушка. Ее зов таил смуту и обман, от ее плача веяло
несчастьем. Когда она выкликала по зорям, рыбакам
становилось как-то не по себе, они обычно чертыхались
и стреляли в ее сторону из ружь^. Может, потому тоню
прозвали— Кукушкины слезы, и на нее мужики сади
лись с большой неохотой, только когда нужда прижмет
или начальство пристанет, хотя и место добычливое тут:
семга мимо не обойдет, а под самым носом рыбные
озерки, просторный бор, полный птицы, ягоды на болоте
внавал — царствуй только, живи, а вот нет, не любо
это место. Да и что скрывать, редкий год не случится
тут какая беда.
— Сволочь, заладила, — выйдя на берег, суеверно
сплюнул Коля База, стянул через голову обтерханный
свитер, полил на себя, черпая ковшиком прямо из озер
ца, выпил кружку холодного чаю, повалился на нары
и будто утонул, даже правую ногу толком не уложил
на постели, так и висела она обочь, зацепившись за
подстолье. Сашка укладывался долго и, заметив, что
за ним никто не наблюдает, достал с полочки круглое
зеркальце и стал всматриваться в смутный свой облик,
облизывая маленькие пересохшие губы. Потом лег, а
глаза, устало осевшие в темные провалы, еще долго
не могли сомкнуться: все чудилось, что кругом море,
едва мерцающая свинцовая рябь, все колышется, дви
жется, куда-то проваливается, заполняясь водой. А мо
49
глубине не было ни смысла, ни сознания...
И только Герман еще долго стоял на берегу, смот
рел, как набухает море, наливаясь яростью: волна рож
далась будто из ничего, из едва заметной морщинки на
морском челе, словно с громадной тюленьей шкуры
кто-то невидимый сострагивал зверобойным ножом са
ло, — вот так же копилась волна, наплывала из марева,
наращивая мускулистую плоть и пушечно ударяясь в
берег. Вода подтопила ловушку, и наружу торчали лишь
черные мизинцы кольев. Все вроде было хорошо, но
Германа беспокоила сизая стена над морем, которая
становилась все гуще, разрезая его вдоль,— значит, там,
за этим маревом, копилась ветровая сила. Уж такое
нынче неспокойное было лето.